Skip to main content

стр 51-53 - "Наука и Религия" №2 1978 - (Великий переучет - продолжение 1)

Читать советские журналы онлайн

 

О БУДУЩЕМ

Сказки ЧеховаВсе-таки нам повезло: мы можем читать Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова —  в подлиннике, на русском языке. Родился бы я французом или немцем — и что же? За всю жизнь не прочитал бы Чехова по-русски. Чехов для меня — свидетель. Да, так я его на этот раз воспринимаю — беспристрастный свидетель на процессе века, вернее, на процессе двух веков. Судятся век нынешний и век минувший — который из них лучше? Такой суд необходим. Как вывести достоверное суждение о нашем времени, если мне не с чем его сравнить? Суждение без сравнения невозможно.

И вот передо мной картина, созданная авторитетным свидетелем. Не доверять Чехову я не могу.

Выходит, что и сто лет назад люди точно так же, как и сегодня, говорили о важности науки и точно так же говорили они, будто наука отживает свой век и становится предрассудком (а сегодня эту мысль выдают за новейшую и моднейшую). И точно так же сетовали на то, что молодежь измельчала — все, вроде бы, то же самое.

Но главное для Чехова и его времени — скука.

Я не подсчитывал, а надо бы подсчитать, как часто встречается у Чехова слово «скука». У него скучают все, о ком бы он ни писал, — гробовщик, княгиня, помещик, актриса, ссыльный, художник, ученый — всем скучно, все видят вокруг себя только скуку, все изнывают от скуки и не видно ей конца... Всем скучно и всегда скучно!

А не так ли и во всей русской литературе прошлого века? «Деревня, где скучал Онегин...» — у Пушкина, «Скучно на этом свете, господа!» — у Гоголя, «Скуки ради» — у Чехова... Да, еще у Лермонтова: «И скучно, и грустно...» И у Блока в «Двенадцати», уже а нашем веке — последний, истошный крик: «Ох ты, горе горькое! Скука скучная, смертная! Скука!»

Скука смертная. Скука — смерть. В бедности, в богатстве, в деревне, в городе, всюду  скучно! Вот свидетельство, и кто оспорит его?

Чехов же и ответ дает — как уйти от этой смертной скуки. Я и не знал прежде, что он философ, что все его последние рассказы — философские. Вот он, ответ, выписываю из «Скучной истории»:

«В моих желаниях нет чего- то главного, чего-то очень важного, нет того, что называется идеей или богом живого человеке. А коли нет, то, значит, нет и ничего».

Без идеи нет ничего! Скука! Пустота!

Понятно, понятно... поэтому герои Достоевского и Толстого почти никогда не скучают. У них были идеи — пусть спорные, пусть странные, пусть страшные, как у Раскольникова, а все-таки идеи! Но это — у единиц. А в основном — скука, желтая скука...

Вот что, в частности, дала революция, вот ее драгоценный подарок: найден выход из этого смертного тупика, н впервые у каждого человека появилась возможность жить с общей идеей!

Эта общая и вместе с тем практическая, то есть и высокая, и жизненная идея — идея коммунизма, другой нет. Разве что идея бога, но ее уже и для Чехова не было, Чехов в бога не верил. Как бы она ни была возвышенна, идея бога не может привести хотя бы к тому, например, чтобы люди все работали и хоть когда-нибудь жили в достатке. Она на это и не претендует. Если бы я верил в бога, может быть, мне было Бы и хорошо, нашел бы какое-то утешение, какую- то «идею». Но голодные-то остались бы голодными! Что же

отвернуться от них? А кто устроит их жизнь, кто объединит их?

И вот, размышляя, я должен сделать вывод: единственная стоящая общая идея — это идея коммунизма. Идея коммунизма — основная ось нашего, XX века. Вот это мне надо научиться понимать!

ОБЩАЯ ИДЕЯ

Попробую разобраться, что же это такое — «общая идея».

Идея, тем более общая — это идеал.

В чем мой идеал?

Случайно напал на точную мысль. Именно: «В чем мой идеал». Не «кто», а «в чем». Мой идеал не человек, а образ жизни. Идеальная жизнь вокруг меня, для всех, лучший из мыслимых образов жизни. Не идеальный человек, а идеальный мир.

Кажется, я набрел сейчас на что-то очень важное, на какой-то решающий принцип... Но не будем отвлекаться! Сосредоточенность!

Итак, мой идеал — не образ человека, а образ жизни. Этот искомый образ жизни — коммунизм. Почему? Потому что богатство приходит — ого, как интересно! — не от того, что хорошая техника (вернее, не только оттого), а оттого, что все люди без исключения хорошо работают, полностью выкладываются. Источник богатства не машина, а человек! Вернее, человеческое братство. Без общего братства нет общего богатства!

Но что значит «хорошо работают»? И при капитализме люди хорошо работают. А это вот что: не просто работают, а все время стараются улучшить свою работу и всю жизнь вокруг. А когда люди вот так стараются, у них, естественно, сами собой развиваются способности. И так каждый человек раскрывает себя, становится лучше, чем был прежде, становится «максимальным» человеком — в том смысле, что проявляет максимум своих духовных, душевных и физических сил.

А вот это и есть цель коммунизма, вернее, для того и нужен коммунизм — чтобы каждый человек раскрылся, развил свои силы. Тогда он становится красивым человеком и вся жизнь его красива. Красивое общество красивых людей. И никакой скуки, ни для кого!

И вот что еще хорошо, еще одно прекрасное следствие: у всех людей будет чистая совесть! Никто не исключение, ни у кого нет привилегий на развитие, нн материальных, ни духовных привилегий, и можно будет пользоваться богатством с чистой совестью, не страдая от того, что кто-то живет в темноте и нищете. Коммунизм — это общество людей с чистой совестью, единственная возможность жить в полном достатке, оставаясь до конца честным!

Значит цель — не благосостояние само по себе, а такое, которое ведет к развитию духа. И цель — не усовершенствование (какое длинное слово!) нравственности, а такое развитие, которое ведет к богатству.

И одно без другого не существует, не может существовать!

Ведь коммунизм — это полная свобода для каждого человека, а как может существовать свобода, если не все люди живут с «общей идеей», с идеалом? Ведь что-то же должно всех соединять!

Свобода без идеала — всеобщий разброд и смертная скука.

Идеал без свободы — мечтание, пусть и прекрасное.

Жизнь с идеалом и свободой — вот настоящая жизнь!

Причем она недоступна для кого-то одного или отдельной группы людей. Она или для всех или ни для кого! Потрясающая мысль пришла сейчас в голову.

Ведь обо всем этом — о свободе, идеале, добре и зле, о духе и материи — обо всем этом люди думают и спорят тысячелетиями. Говорят же: «вечные вопросы». Так что же, не думать о них на том основании, что люди и поумнее меня прежде думали и ни к чему не пришли? Нет! Наоборот! Именно потому, что это вопросы «вечные», мы обязаны, я обязан думать о них, ибо те, прежние, умерли, их нет, а мы — живые, и, значит, наша очередь думать над этими же самыми вечными вопросами. Если мы не станем думать («бесполезно», «надоело», «не мое дело») — мы будем предателями, не выполним своей роли живых людей, предадим страдания и мучения прежних поколений. Словно те строили пирамиду или лучше сказать —  храм, довели его почти до конца, а мы пришли им на смену и говорим; «А зачем, собственно, нужен этот храм?» И прекрасное здание, на которое столько сил и жизней положено, стоит недостроенное, разрушается, рассыпается в пыль. Это просто нечестно

не думать над вечными вопросами!

Колонна дворца

Но главная моя мысль, главный результат — я чувствую его! — даже не в этом, а вот а чем. А может быть, все эти вечные вопросы и неразрешимы до конца, пока не построено общество свободных, развитых людей, людей с идеалом и чистой совестью? То есть наверняка они неразрешимы, потому что пока в реальности не достигнут идеальный образ жизни для всех, наши представления в чем-то неправильны или ограничены. Мы пытаемся найти идеальные решения для неидеальной жизни, а это невозможно!

 

Выходит, построить коммунизм — это и значит решить вечные вопросы, над которыми бились люди, вот что получается. Их не только «умом», чистым размышлением надо решать, никакой ум с ними не справится, их надо решать в жизни!

Итак, вот моя общая идея, которая связывает воедино все мысли, чувства, желания, представления, цели, поступки. Стоит ли для нее, для этой общей идеи жить? Стоит! Скучно ли с ней жить? Нет. Наконец, осуществима ли она? Да, потому что она научна. Не я ее тут в тетрадочке придумал, великие умы над нею бились.

Если бы кто-нибудь стал со мной спорить, я спросил бы: Литература, искусство

Ты можешь жить без общей идеи?

Нет.

(А скажет «да, могу», то нечего и спорить с таким человеком, тоска.)

Хорошо, не можешь. Какую же ты знаешь другую общую идею, ради которой стоит жить и которая способна помочь жить всем?

Вот и весь спор.

ВТОРАЯ ОСЬ

Общая идея — вот одна ось времени. А вторая координата?

Опять-таки надо сравнить, чтобы понять. Сравнение же простое. В прежние века было «науки юношей питают, отраду старцам подают...» А теперь не об отраде речь и не о питании юношей, теперь без науки — нищета.

Вот в этом суть. Ученые всегда были, и наука развивалась всегда, и всегда мир изменялся («Дорогая, мы живем в изменяющемся мире», — сказал Адам Еве, когда их прогнали из рая), — но вот мышление людей меняется!

Нет, и это неверно. Мышление тоже всегда менялось. Ее 

Сейчас подумал: корень НТР надо искать опять-таки не в машинах, пусть даже в электронно-вычислительных, а в людях! Становится значительнее роль, и вес, и ценность ума, «мозгов»... Нет, неточно, Становится значительнее роль...

Никак не найду.

Нет, не в уме дело, ум всегда ценили или, ео всяком случае, давно стали ценить.

А, понял — меняется роль интеллигентности!

Что такое интеллигентность? Интеллигент — человек, который стремится к самому высокому уровню. Во всем: в общем своем развитии, а своих профессиональных умениях, и в отношениях с людьми. Убери хоть одну из этих составляющих, и перед нами кто угодно, только не интеллигент.

Так, понятно. Понятнее стало, к чему стремиться. К интеллигентности! Кто сегодня человек? Ну, конечно же, — ускоритель революции, всякой: социальной, научной, технической, культурной, духовной!

Кто же может реально ускорить революцию? Человек с высокой общей культурой, с высокой профессиональной культурой, с высокой культурой человеческих отношений и — обязательно с «общей идеей». Такой человек все может.

ИЗМЕРИТЕЛЬНЫЙ ПРИБОР

Дайте мне измерительный прибор, чтобы я мог точно отличить правду от неправды, хорошее от дурного, честного человека от нечестного! Что было бы с наукой, если бы физиков вдруг лишили всех их метров, гальванометров, манометров, омметров, потенциометров и так далее? Да они плюнули бы, физики, на свою работу, разбежались бы из лабораторий и подались бы в лирики. Что, собственно, отличает «физика» от «лирика»? Только измерительные приборы. У физика они есть, а у лирика нет, и в этом вся разница. У лирике один-единственный измерительный прибор — его сердце. Но прибор ничего не измерит, его можно отдать в металлолом, если нет эталона, по которому этот прибор устанавливается. А где эталон человеческого сердца. Наверное, в искусстве. Пушкин, Толстой, Достоевский — вот эталоны. Вернее, они все вместе и с ними еще десятки имен и составляют искомый эталон. И так было всегда, еще до изобретения бумаги, книгопечатания и вообще письма. Когда Гомер пел свою «Илиаду» на греческом базаре, если только он пел на базарах, что он делал? Он привозил и демонстрировал людям эталон человеческого сердца, чтобы все могли сверить свои сердца, как сейчас сверяют часы.

МОРАЛЬ

Венок лавра

Почти две недели прошло, а тетрадь лежит... Если так будет продолжаться, из моей идеи «Великого переучета» ничего не выйдет, и придется мне потом опять мучиться и ругать себя. Не отступать! И не бросать ни одной мысли, пока не додумаешь ее до конца. Отучить себя от куцых мыслей!

Начнем рассуждать так.

Я пришел на пригородный вокзал, дал кассирше 50 копеек и жду билета. А она билета не дает и, мало того, утверждает, что никаких денег не брала. Я возмущен, я кричу кассирше: «Обманщица!»

Но предположим, я подошел не к кассе, а к автомату. Сунул в щель драгоценный мой полтинник, жму на все кнопки, стучу по железному ящику кулаком — ни билета, ни ответа. Только привет — привет полтиннику! Что делать? Стучу, рычу, исхожу злостью и возмущаюсь, но мне и в голову не придет кричать автомату, что он вор и обманщик. Автомат не может быть вором, даже если он оберет меня до ниточки. Я не могу сказать, что он поступил неморально. Он просто испорчен, и мне не повезло. Мораль тут ни при чем. Слово «мораль» относится только к тому, кто имеет выбор, кто сознательно выбирает поступки. Сумасшедший в смирительной рубашке

не совершает дурных поступков, но про него ведь не скажешь, что он «морален». И раб не может быть моральным или аморальным, в том, в чем он не свободен.

Тот, кто честен из трусости или потому, что он — как автомат, тот вовсе не честен.

Что ж, это кое-что проясняет. Но только кое-что. Это дальние подступы. А что же все-таки морально? Что хорошо и что плохо? Где «измерительный инструмент»?

А может, мораль — это вроде игры? Смешно спрашивать, например, откуда взялись правила игры в прятки или в подкидного дурака. Можно считать, что они всегда были и всех устраивают. По крайней мере, до той поры, пока все строго соблюдают их.

А если один соблюдает, а другой подсматривает в чужие карты?

Я новичок, я хочу вступить в игру. Я прошу: объясните

мне правила. Объясняют; начинаем играть. Я все время проигрываю. Сначала мне кажется, что я проигрываю по неопытности. Я начинаю что-то подозревать, приглядываюсь к партнерам и вдруг замечаю: они играют совсем по другим правилам! По их правилам, например, можно и даже необходимо жульничать. Кто кого обжулит — тот и молодец, потому что выиграл. Сделав это открытие, я кричу: «Да ведь вы же не по правилам!» Мне говорят: «Как не по правилам? По правилам. Кто кого обжулит, тот и выигрывает».

«Но мне объявляли совсем другие правила!» — кричу я в возмущении. «А это уж твое дело, не будь дураком». — «Выходит, мне подсунули не те правила?» Смеются. Это хорошо еще, если смеются, а то ведь могут продолжать уверять меня, будто я и впредь должен играть по тем, неверным правилам...

Вот ведь какое дело. Но что дает мне это рассуждение? Ничего. Ах, нет, не так! Чтобы вырваться из этой путаницы, надо поставить вопрос по-другому: а что считать выигрышем в жизни?

Всегда, когда мерцает решение задачи, сначала появляется какое-то томление. Надо передохнуть и собраться с мыслями.

Нет, мне вовсе не обязательно решить все мировые вопросы самому, непременно самому. Возьми любой учебник этики — и там все про все написано, и про мораль, и про счастье, и про любовь — про что хочешь. Но для них, для ученых, мораль, счастье и любовь — это научная проблема. А для меня это жизнь. Мне надо все обдумать не для науки, а для себя. Почему «надо»? Разве

 

 

Великий переучет сам надо? Конечно, всем, но только это такое подспудное, спрятанное, что о нем никто не говорит вслух и потому никто и не подозревает, что и другие, что и все мучаются. Лев Толстой сказал вслух, что вот он мучился и мучите я, и все стали говорить и писать: «Лев Толстой мучился над вопросами жизни». Просто, потому, что он признался в этом. Но если бы он на самом деле был единственный, то он был бы не Лев Толстой, а сумасшедший. В том-то и дело, что каждый, каждый без исключения, человек, я уверен в этом, мучится и бьется над «проклятыми» вопросами, и никакая наука, никакой Лев Толстой не могут заменить мне эти мучения или облегчить их. Точно так же, как Лев Толстой не может быть счастлив за меня, так же не может он быть и несчастлив вместо меня. Я сам должен быть и счастлив и несчастлив, иначе эти слова теряют смысл.

ВЫИГРЫШ И ПРОИГРЫШ

Проявлю упрямство и продолжу свое размышление. Речь шла об основаниях морали, и я подобрался к мысли, что «правила игры» у людей могут быть разные. Одни выигрывают, другие проигрывают, но непросто разобраться в том, что считать выигрышем и проигрышем в жизненной игре.

Выигрыш — получение какой-то ценности. Чтобы судить о выигрышах и проигрышах, надо иметь некую шкалу цен. Естественно, если у моего партнера иная школа, чем у меня, у него будут другие представления о ценности.

Значит, абсолютных ценностей не существует? И надо лишь определить, что ценно для меня и для общества? Не попаду ли я в круг банальных истин? Нет, так я никакого результата не получу.

Всегда у меня: строишь, строишь, а выходит нечто совершенно банальное. К тому же я только отодвинул решение, а не приблизился к нему. Моральные мерки не могут быть металлическими метрами — приложил, отмерил, а что в излишке — то грех. Если есть точное перечисление грехов, то человек лишается возможности судить о поступках: ему остается сравнивать поступок со списком. Но тогда человек и не нужен, такое сравнение произведет машина. Вместо совести можно поставить маленькую ЭВМ или включаться в общую сеть вычислительных устройств. Но все, что в принципе может сделать машина, не является человеческим. Наверно, электронно-вычислительные машины для того и появились, чтобы полностью высвободить в человеке человеческое, сорвать маски с механичности, подделанной под человеческое.

Что же человеческое лежит в основе морали, такое, что недоступно машине-автомату и связано со свободой выбора? Ах, вот оно что... Выбор! Не шкала, не прейскурант в основе, не список, не мертвое, а живое. Поступок, выбор!

Я вспомнил, к чему подбирался в прошлый раз, и даже волнение ощутил, да потом увлекся другими рассуждениями. Ну-ка, попробуем.

А может, выбор и есть нечто фундаментально-основное, что лежит в основе всех «прейскурантов»? Главный признак моральности?

Какой же выбор? Между чем и чем?

Ура, я кажется, нашел... только не спугнуть мысль. Вот она.

Что привлекает людей всегда, при всех обстоятельствах?

Верность!

Что отвратительно всегда и для всех?

Предательство!

Даже чужое предательство отвратительно...

Так нельзя ли вообще все «моральное — неморальное» определить через понятие «верность»? Взять в качестве измерительного инструмента слово «верность»? Всякий поступок, который человек совершает, оставаясь при этом верным, из побуждений верности, — всякий такой поступок морален. А поступок, в котором заключена хоть капля неверности, измены, предательства, — аморален.

Но получится ли?

Посмотрим.

Итак, если я верен убеждениям, поступаю по убеждению, мой поступок всегда можно назвать моральным. Хотя бы с чьей-то точки зрения, потому что мораль разная. У капиталиста одна, у рабочего другая, у вора третья. Слово «мораль» вообще нельзя употреблять без определения: коммунистическая, буржуйская... Но а основе всякой морали — убеждения, что-то такое, чему надо быть верным.

Шулер картежный

Убеждения меняются? Что ж! Введем правило: «Можно изменить убеждения, но нельзя изменить убеждениям». По-моему, очень хорошее правило. Вот здесь-то и человеческое, здесь отличие от машины. Перемена убеждений — долгий, мучительный процесс. Вор становится честным человеком. Меняет мораль. Легко ли? Сомнения, страдания. Много событий должно произойти, чтобы изменились убеждения! И само это мучение, сами эти страдания хотя бы отчасти искупают тот грех аморальности, который есть во

всякой измене и перемене взглядов. Но эта перемена доступна человеку, а машине нет.

А если человек легко меняет свои убеждения?

Значит, у него вовсе нет их, потому что в самом понятии «убеждение» заложено представление о прочности, стойкости. Такой человек и есть аморальное существо. Его поступок никогда нельзя предсказать, он не знает верности.

Нет, это мое рассуждение никуда не годится, и «верность» ничего не объяснит, если не ввести уточнение. Все дело в том, чтобы не изменять высшему — высшему долгу, высшей цели. Истинно морально то, что приближается к высшей морали?

Многие революционеры были из дворян. Но они действовали против дворянства. Изменили ему? Да! Ради чего? Ради всего народа. Дворянство — часть, а народ — целое. Они изменили дворянству ради всего народа. Это более высокое. Если человек изменяет части ради целого, низкому ради высокого, он совершает высокоморальный поступок. Если же наоборот — это аморальный поступок. Человек, который предает себя ради семьи — моральный человек. Родину или общее дело ради семьи — аморальный.

Я перебрал сейчас в уме с десяток «острых» примеров: измена в любви, Анна Каренина, воровская шайка — все получается. С точки зрения «теории верности» можно многое объяснить. Теория работает!

И вот хороший признак ее работоспособности: из нее можно делать неожиданные выводы. Например, сейчас подумал — вывод о верности смыслу дела.

Попытаюсь сформулировать, что это значит.

Ах, черт, никак не дается.

Ну, примерно так.

У каждого дела есть свой смысл, и в то же время оно, это дело, может быть средством для достижения какой-то другой цели. Радости науки — в науке, но можно заниматься наукой, чтобы сделать карьеру.

Так вот, если я занимаюсь наукой потому, что люблю заниматься наукой, — это морально. И если я занимаюсь наукой, чтобы принести пользу людям — это морально (потому что свойство науки — приносить пользу). А если я использую это занятие для чуждой ему цели, для карьеры например, это аморально. Я предаю науку, а всякое предательство... и т. д.

Если я ухаживаю за девушкой, потому что люблю ее, это морально, если для выгодной женитьбы — не морально.

Если я занимаюсь общественной работой потому, что она доставляет мне удовольствие, — это морально. Если для характеристики — аморально.

Кажется, я нашел универсальное средство и могу ответить на любое «что такое хорошо» и «что такое плохо»!

Да здравствует Сергей Разин, изобретатель «теории верности»!

Но неужели никто до меня не додумался до такой простой вещи? Нет, этого быть не может. Да я и сам без рассуждений отличаю подлый поступок от благородного, и все различают. Просто стал ясен механизм различения, а это уже кое-что.

 

 

Перейти на страницу загрузки

СКАЧАТЬ "НАУКА И РЕЛИГИЯ" №2 Февраль 1978 год

 

Яндекс.Метрика