"Советский террорист" который хотел взорвать радио-глушилку в Минске - Сергей Ханженков

Сегодня, 13 марта, Сергею Ханженкову исполнилось бы 77 лет. В этом интервью, записанном еще в 2013 году, Сергей Ханженков рассказывает о том, как отличалась тогдашняя «американка» от нынешней, почему политзаключенные не создали свою партию и еще многое чего.

С белорусским диссидентом Сергеем Ханженковым нам удалось встретиться у него день рождения. 71 год-дата не юбилейная, но ценная, если вспомнить, через что пришлось пройти нашему герою. В 1962 году 20-летний Сергей Ханженков с тремя единомышленниками хотели взорвать башню возле костела Святого Роха, которая глушила "вражеские голоса" на территории Минска и окрестностей. Из-за предательства соратника группу раскрыли, а участников арестовали. Суд дал Сергею Ханженкову 10 лет заключения, которые политзаключенный отбыл» от звонка до звонка " в лагеря для особо опасных преступников в Мордовии.

"Поднимали разгружать вагоны и ночью…»

- Как вы отмечали свои дни рождения в лагере?

С. Ханженков: 1. Мордовия, учреждение ЖХ – 385/17, апрель 1973 г.

- Сейчас я не отмечаю день рождения совсем — в семье это не было принято, только детьми праздновали. А как только попал в лагерь, мне сразу сказали, что надо отмечать. Там это было заведено-у каждого человека есть день рождения, и его нужно отмечать. Кроме дней рождения и общих праздников вроде Нового года, каждый выбирал для себя какие-то значимые дни. Белорусы отмечали свои праздники, литовцы — свои, украинцы — свои. Лично я отмечал 4 июля-День независимости США, страны, которая является для меня маяком и светочем. Вырезал американский флажок из газеты и ставил в этот день на стол.

Дни рождения праздновали компанией друзей так, как в лагере отмечают любые праздники — это сильно заваренный чай или кофе. По возможности что-то сладкое. Дарили разные открыточки с поздравлениями. Иногда дарили книги-их у нас много было. Мы выписывали книги по почте, у каждого была своя библиотека в чемоданах — самый настоящий университет.

- Как был устроен быт?

- Восемь часов мы работали, восемь часов сна-это обязательно, все другое-свободное время. Уже была «оттепель», мы выписывали советскую прессу-газеты, журналы. В газете печатали, какие книги вышли, мы их заказывали. Кроме того, каждый получал книги из дома-так и собирали библиотеки. В наше время многое изменилось по сравнению с тем, что описывал Солженицын. Нас изолировали, но пыток, страданий — такого не было. Мы могли высказывать все, что хотели. Я говорил офицерам и кому угодно, что я «антисоветский настроен» - за это не наказывали. Наказывали в лагере только за нарушения, например, за отказ от работы.

Мы были осуждены за» особо опасные государственные преступления", но каких-то особых мер в отношении нас не принималось. Это отображалось в Лагерном режиме. Существовали общий, усиленный, строгий, особый режимы. Ниже строгого у нас режима быть не мог.

Что касается питания, кормили нас на 12 рублей в месяц, 40 копеек в день. На свободе десяток яиц тогда стоил 1 рубль, килограмм колбасы-2 рубля.

- Выходит, в день вы наедали примерно на 4 яйца... а что была за работа?

- Делали мебель, которую впоследствии продавали в магазинах — так же, как и в современных колониях. Работы были самые разные, включая строительные. Я отчасти работал на самой сложной работе-разгрузка вагонов. Меня туда долго не брали, так как я не самой подходящей для грузчика комплекции. Но я занимался спортом, поэтому взяли. Я сам хотел, потому что там больше свободного времени было. Мы разгружали вагоны — и уходили «домой», как это называлось... правда, поднимали разгружать вагоны и ночью.

- Как сказалась работа и заключение на здоровье?

- В лагере все было нормально, да и после лагеря я еще байдарками занимался, в походы дальние ходил. А потом вскрылась тяжелая болезнь, которая явно еще из лагерей идет — - туберкулез. Вылечили. Правда, лечили несколько лет - я лежал в больницах, санаториях. Сейчас даже сняли наблюдение.

"Это была борьба за свободу слова!»

- Известны слова Солженицына из интервью зарубежной прессе: "упоминается судьба отсидевшего Сергея Ханженкова <...> за попытку - или даже намерение взорвать "глушилку" в Минске. Но исходя из общечеловеческих забот нельзя понять этого преступника иначе как борца за всеобщий мир». Откуда он знал о вас?

- Когда Солженицына выслали за границу, он просил, чтобы ему прислали сведения о тех, кто сейчас сидит. Его заинтересовал мой случай, так как он необычный. Кстати, о его словах я не знал. Это мне уже после рассказали те, кто читал его интервью иностранцам. Конечно, приятно было услышать это.

- А вы как воспринимаете свой поступок-как борьбу за мир? Акт отчаяния? Борьба за свободную прессу? Потенциальный теракт?

- Конечно, это была борьба за свободу слова. Даже статья, по которой нас судили, не террористическая. Террор - это отдельная статья. А у нас была диверсия. Классическая диверсия-это когда вагоны под откос «пущают» или заводы взрывают, чтобы нанести экономический ущерб. Это была идеологическая диверсия!

- Как у вас возникла идея подрыва «глушилки»?

- В Беларуси люди были мало склонны к сопротивлению. Это можно объяснить: у Минска тяжелая судьба, недавно закончилась война, люди думали только о том, как выжить. В этом смысле у меня было преимущество — войны мы там не почувствовали (Сергей Ханженков до 1955 года жил на Колыме-т. Ш.). Детство мое прошло среди лагерей, я очень хорошо знал ту сторону жизни. Об этом не писали, не говорили, а я все это уже знал. Шел 1956 год, когда на ХХ съезде КПСС Хрущев рассказал о преступлениях Сталина. Начали появляется какие-то подвижки, но в 1956 году произошло восстание в Венгрии, Хрущев испугался, и у нас все затормозилось. Это вызвало протест и желание довести дело до конца. В той же Москве были какие-то организации, я впоследствии много их участников встречал в лагере. Они распространяли литературу, листовки, много читали, спорили. А тут такого не было. И вот хотелось что-то такое сделать, чтобы заставить людей задуматься. Ну, а что может быть громче такой акции?

- Вы - "наследственный политзаключенный". Ваш дед по линии матери был эсером, сидел на Соловках, отца на волне сталинских репрессий сослали на Колыму, где вы прожили первые 13 лет своей жизни. Вы знали, что вас будет ждать за эту акцию. Откуда взялась такая смелость?

- Я думал только одно: сколько можно ничего не делать? Кто-то же должен начинать. А кто должен начинать? Те, кто понимают. Я знал историю, знал, что всех уничтожали..., считал, что больше не могу ничем заниматься, пока не будет перемен. Я себя настроил: если я этого не сделаю, не буду себя уважать. Ведь если уж такие, как я, будут молчать, то чего ждать от других? Это был абсолютно сознательный шаг.

- Как вас встретили на свободе родственники и друзья?

- Со стороны родных была только поддержка. Отношение друзей-исключительно положительное. Никто никогда не боялся общаться со мной. Когда их вызвали еще на следствие, там в мою поддержку они ничего не могли сказать. Как вышел - никакого страха не заметил, только любопытство и поддержку.

Мои два товарища по делу в лагере написали заявления о помиловании, и вышли раньше. По выходу они уже ни с кем не общались, ограничили себя от бывших знакомых. Однажды приехал ко мне один из них, по частному делу, остановился на день, но каких-то близких идейных отношений между нами уже не было. А третий, мой школьный товарищ, который, мы считаем, предал нас, спился. Что с ним сейчас-не знаю.

- Как вычислили предателя?

- Документального подтверждения мы не имеем. В материалах дела места, где содержатся доносы, не указывают. Однако сомнений нет, так как многое указывало на это. В частности, в день, когда меня арестовали, я ехал к нему. Он попросил меня привезти снаряд, который мы планировали использовать для взрыва. Я должен был ехать на студенческую практику, а снаряд надо было распилить. Он предложил-мол, чего снаряд будет лежать до осени, когда распилить может он. Так меня и арестовали с чемоданчиком, в котором я вез снаряд. Тогда я, конечно, на него не думал. На следствии даже не говорил, что ему везу, а сказал, что вез за город выбросить. А они и не уточняли, кому я вез — - выбросить, так выбросить. Однако постепенно стал замечать, что его всячески выгораживают. Я о нем ничего не говорил, но мои товарищи прямо указали, что он один из наших, что мы то хотели сделать сообща, что он нам оружие обещал доставать и другие подробности. Но это все не вошло в материалы уголовного дела. Я тогда еще сомневался, кто предатель, а потом уже в лагере — мы с двумя товарищами были вместе — все выяснилось. В суде предатель проходил свидетелем.

«В «американке обращались только на вы»

- До суда вы сидели в «американке». Отличалась ли она от нынешней тюрьмы КГБ?

- Коренным образом! Тогда не было подобного беззакония. Была такая же либеральная обстановка, как и в лагере. Не то, что не избивали, слово плохого никто не говорил! Только на "вы". В после сталинское время они всячески доказывали, что «мы уже другие». Это Ежов, Сталин, Берия плохие, а мы хорошие. Поэтому и вели себя соответственно. Боялись разоблачения, никто не знал, что будет дальше. А сейчас не чувствуют связи с прошлым, никого не боятся.

Хельсинки, Славянский отдел Национальной библиотеки Финляндии, 28 июля 2006 г.

- Почему вы не добивались реабилитации?

- Я специально не подавал заявления на реабилитацию. Таких, как я, должны реабилитировать автоматически. В той же Литве всех реабилитировали. У нас же в советское время и время "перестройки" реабилитировали только тех, кто ничего не сделал, кого сажали за какие-то высказывания или идеи. Наверное, если бы меня реабилитировали, я бы чувствовал, что мне как бы простили. Мне это не нужно.

- Вы были одним из инициаторов Первого съезда политзаключенных, который прошел в 1990 году в Санкт-Петербурге. Что обсуждали на этом съезде?

- Мы все по выходу общались друг с другом - у меня были друзья из Петрозаводска, Питера, других городов. В прошлом году я был в гостях у Финляндии у друга, с которым мы и писали когда-то тот призыв к проведению съезда. Потом специально съездили в Вильнюс и разместили объявление о съезде в литовской газете — там уже была настоящая свободная пресса.

В объявлении был указан мой адрес, и мне пошли письма. Мы отвезли их в Питер, там была местная организация, которая решилась провести съезд. Анатолий Собчак (тогдашний мэр города-т. Ш.) нам выделил помещение, были подготовлены отели - мы приезжали как приглашенные. Собралось нас пару сотен. Вспоминали прошлое, обсуждали проблемы, с которыми сталкиваются бывшие политзаключенные. Основной целью было-создать партию. Но с этим не получилось. Не вышло, потому что все, кто сидел, считали себя лидерами. Соглашаться с кем — то-это исключено, каждый сам по себе.

На следующий год, также В Питере, состоялся второй съезд политзаключенных, но после общих встреч уже не было.

- Когда — то вы сказали, что политзаключенные должны объединяться, потому что они-моральный фундамент общества. Актуальны ли эти слова для современных политзаключенных?

- Конечно! Конечно! Я очень удивлен, что они до сих пор не собираются. Нас гоняли еще тогда, при советской власти. Мы собирались, но в ограниченном количестве — по 3-5 человек, не больше. А теперь же другая ситуация, почему не объединяются?