НАПЕРЕГОНКИ С ПРОГРЕССОМ

Всегда и везде Тарелкин был впереди. Едва заслышит он, бывало, шум, совершающегося преобразования или треск от ломки совершенствования, как он уже гут и кричит: вперед'.'.... Когда несли знамя, то Тарелкин всегда шел перед знаменем; когда объявили прогресс, то он стал и пошел перед прогрессом так, что уже Тарелкин был впереди, а прогресс сзади'.

А Н. Сухово-Кобылин

Молчалинский либерализм — не единственное отступление от стародавних традиций нашего замечательного семейства. Со временем многие его члены, почувствовав себя, как позднее. Невзоров-Ибикус, «королями жизни», не захотели больше оставаться на служебных ролях. Зачем, решили они, собирать остатки с общественного стола, если можно, «замечательным чутьем» уловив ход событий, сесть за него пораньше? Разве они хуже прочих? Талантами — «умеренностью и аккуратностью» — Бог не обидел. Здравомыслием — «В мои лета не должно сметь свое суждение иметь» — не обделены. Чувством реальности — «Ведь надобно зависеть от других» — тоже. Да и маленькое, но жгучее желание «и награжденья брать, и весело пожить» было тут не на последнем месте. Вот и появились на свет приспособленцы-прогрессисты, придавшие особый колорит лику классического хамелеона. Эта ветвь рода оказалась весьма продуктивной и особенно преуспевала в эпохи крупных социально- политических перемен. Потому-то сейчас, в разгар перестройки, нам нельзя обойти эту ветвь вниманием.

В числе первых прогрессистов был Кандид Касторович Тарелкин — персонаж, к сожалению, подзабытых ныне пьес А. В. Сухово-Кобылина «Дело» (1861) и «Смерть Тарелкина» (1868). Судьба его сложилась драматично. Когда-то Тарелкин преуспевал. Вместе со своим начальником Варравиным он входил, по определению автора, в «Силы» чиновничьего мира. Выше находились только «Начальства», ниже — «Подчиненности». У подножья этой бюрократической пирамиды стояли всякие «Ничтожества, или Частные лица», которых беззастенчиво обирали и оскорбляли.

Тарелкин считался счастливчиком. Вот как отзывались о нем «Подчиненно сти»:

«Омега. Да! Расцвел, как маков цвет! Вот: ни состояния, ни родства, а каково: Станислава хватил.

Шерц. В коллежские советники шаркнул.

Шмерц. Двойной оклад взял.

Омега. Чем вышел, это удивление.

Чибисов. В рубашке родился, господа.

Омега. Стало, по пословице: не родись умен, а родись счастлив.

Шило. Это глупая пословица — по-моему, это по стороне бывает. Вы заметьте: вот в Англии говорится: не родись умен, а родись купец; в Италии: не родись умен, а родись певец; во Франции: не родись умен, а родись боец...

Шмерц. А у нас?

Шило. А у нас? Сами видите (указывает на дверь, где Тарелкин): не родись умен, а родись подлец».

Как-то раз Варравин с Тарелкиным виртуозно провернули одно дельце: разорили и унизили непрактичную, но честную семью Муромских, которая ранее стала жертвой жениха-афериста Кречинского, о чем драматург рассказал в пьесе «Свадьба Кречинского» (1854), открывшей его знаменитую трилогию. Тарелкин, естественно, надеялся на солидный куш. Ведь всю подготовку «дела», всю черновую работу провел именно он. Даже в семью Муромских зачастил, всё обещал миром уладить неприятности, за дочерью ухаживал — словом, почти стал своим человеком (вспомните Молчалина, Чичикова, Глумова, уже прошедших этот накатанный путь!). Но, как обычно, вызнав и выведав что надо, использовал обстоятельства против доверчивых людей. А чего стесняться? Тарелкин, как и его высокое и низкое окружение, видел в «Ничтожествах, или Частных лицах» только источник собственного благополучия, считая, что они нужны лишь для того, чтобы блаженствовали «Силы».

Но коса нашла на камень. Варравин оказался похитрее и понаглее своего подчиненного. Не желая делиться, он взял деньги просителей себе, а Тарелкин остался ни с чем. И пошел на отчаянный шаг: выкрал у начальника компрометирующие бумаги и стал его шантажировать. Схватка разгорелась смертельная — ее перипетии как раз и стали канвой пьесы «Смерть Тарелкина». Как видно уже из названия, в неравной борьбе Кандид Касторович проиграл — не оценил он вполне того, с кем имел дело, не рассчитал свои силы: «Ну что делать; не удалось — ну ваша взяла...»

Правда, тут же, оставаясь верным природе, Тарелкин попытался

вписаться в новую ситуацию и обратился к почтенной публике с замечательным предложением: «Господа, вам не надо ли управляющего имением?.. Имею вот аттестаты (показывает аттестаты); об опытности и говорить нечего: прошел огнь и воду! Насчет честности — сами видели: за правду страдал!.. Удостоверение могу представить от любого общества сельского празднословия... Но особенное чувствую влечение заняться винокуренной операцией — это уж просто натура говорит... Плодопеременные вам севообороты заведу, и с каким угодно удобрением... всё могу!.. Одно слово, введу вам прогресс... так обделаю, что только ахать будете... Право, подумайте... Харррроший случай!..»

Слышавший этот монолог Варравин не выдержал и несколько подпортил репутацию будущему управляющему: «Я тебе говорю: ступай прямо в пекло; там тебе не откажут — примут!..» Но чего не скажешь с досады: ведь дело принимало опасный оборот. Теперь же, одолев супротивника, он прощает его и перед расставанием даже слегка облагодетельствует. А как иначе? Ведь родня, хотя и стоит на другой — низшей! — ступени лестницы, ведущей к вершинам.

Вспомним: у Тарелкина не было «ни состояния, ни родства, а каково: Станислава хватил». Так же, много раньше, начинал и Варравин: «Состояние?! — А что, вы как думаете, оно мне даром пришло — а? Потом да кровью пришло оно ко мне! Голого взял меня Антон Трофимыч Крек, да и мял... и долго мял, пусто ему будь. Испил я из рук его чашу горечи; все терпел, ничем не брезговал; в чулане жил, трубки набивал, бегал в лавочку — да!» В авторских пояснениях к пьесе «Дело» слова Варравина получают полное подтверждение: «Правитель дел и рабочее колесо какого ни есть ведомства, действительный статский советник, при звезде. Природа при рождении одарила его кувшинным рылом. Судьба выкормила ржаным хлебом; остальное приобрел сам».

В биографиях обоих мы без труда найдем целые главы, близкие и Молчалину, и Чичикову, и особенно щедринским представителям молчалинского клана, теоретически, так сказать, обосновавшим свою практическую философию. Все они, следуя семейной формуле, шли по жизни одним путем, но — что делать! — кто-то всегда оказывался удачливее, изворотливее, подлее. В этом случае первым стал Варравин: лучший кусок пирога достался ему...

Словно предчувствуя свою гражданскую смерть, незадолго до разоблачения Тарелкин устроил собственные поминки, где произнес знаменитую речь, в которой живописал заслуги «усопшего» перед человечеством. Она столь величественна и характерна для всех

Тарелкиных, далеких и близких, что не грех прочитать ее целиком и хорошенько запомнить. Может быть, пригодится для сравнения:

«Не стало рьяного деятеля — не стало воеводы передового полку. Всегда и везде Тарелкин был впереди. Едва заслышит он, бывало, шум совершающегося преобразования или треск от ломки совершенствования, как он уже тут и кричит: вперед!!...Когда несли знамя, то Тарелкин всегда шел перед знаменем; когда объявили прогресс, то он стал и пошел перед прогрессом — так, что уже Тарелкин был впереди, а прогресс сзади! — Когда пошла эмансипация женщин, то Тарелкин плакал, что он не женщина, дабы снять кринолину перед публикой и показать ей... как надо эмансипироваться. Когда объявлено было, что существует гуманность, то Тарелкин сразу так проникнулся ею, что перестал есть цыплят, как слабейших и, так сказать, своих меньших братий, а обратился к индейкам, гусям, как более крупным. Не стало Тарелкина, и теплейшие нуждаются в жаре; передовые остались без переду, а задние получили зад! Не стало Тарелкина, и захолодало в мире, задумался прогресс, овдовела гуманность...»

Эффектно, не правда ли? А сколько чувства, искренности, веры! Не перестаешь удивляться живучести эдаких «носителей прогресса». Что им разные перемены и общественные сомнения! Чем больше, тем лучше, — они тут как рыба в воде. Упадут, встанут, отряхнутся и опять за свое. Многие Молчалины, почуяв ветер перемен, прячутся и выжидают. Другие теряются под напором жизненных бурь, до конца надеясь на возврат старых, добрых, теплых времен. А эти не такие. Они, уловив в свои паруса свежий ветер, мгновенно поворачивают корабль, пристраиваются к новым обстоятельствам, угадывают, что будет, кто будет, что надо делать и говорить, и начинают провозглашать совершенно противоположное тому, о чем говорили еще вчера или сегодня утром.

И как провозглашают — златоусты! Облепят сладкими словесами, обмажут елеем, оближут, ввинтятся в душу, нашепчут, напоют: "Красавец! Полубог! Юпитер!» Помните? И дрогнет чье-то начальственное сердце, поверив и возжелав. Надо бы поддержать сподвижника, отблагодарить. «Ну, как не порадеть Родному человечку!» — повторит начальственное лицо вслед за предшественниками. И порадеет, и поддержит, и спасет, если надо, от ответственности. Если лицо это служит — или, точнее, прислуживает — Лицу, а не делу, то и Лицо, минуя дело, отблагодарит лицо. А при чем тут дело?..

О, этот зловещий «родной человечек», выросший из молчалинского корня! Ради него — в знак благодарности за преданность — можно,

оказывается, забыть про совесть и честь, попрать справедливость и достоинство. Сколько блестящих идей и великих начинаний было загублено ради спокойствия и безбедного существования очередного «родного человечка»! Сколько светлых голов и чистых сердец было предано порицанию и отдано на поругание! Ибо ничего так не боится «родной человечек», как чьей-то независимости, бескорыстного служения общему делу, ищущей мысли, свободного чувства.

Зачем он все еще живет на свете и благоденствует, когда изнемогают умы и разбиваются сердца? Вопрос, как мы уже знаем, не нов, но и мы с вами ищем на него ответ. Сегодня волна общественного прозрения и духовного обновления потрясает сами основы прежней жизни, и без такого ответа нельзя идти уверенно вперед. У перестройки есть друзья и враги. Это нормально. Есть сочувствующие и сомневающиеся. И это тоже нормально. Страна пришла в небывалое, порой болезненное движение. Слишком долго наше бытие определяло наше сознание таким образом, что в головах и делах многое перепуталось: желаемое и действительное, реальное и кажущееся, намерения и возможности. Пройдет, думаю, еще немало времени, прежде чем жизнь всё поставит на свои места и бытие подчинится обновленному сознанию.

Но и сейчас уже кое-что стало ясным. Например, что между новым и старым есть нечто не новое и не старое, а постоянное, которое тоже пришло в движение и стало перестраиваться, вернее — подстраиваться.

Мы говорим не о тех, кто мучительно осмысливает прошедшее и происходящее и честно ищет пути в будущее, и даже не о тех, кто торопится объявить всё, что было, сплошной ошибкой и отбросить за негодностью. При этом, кстати, кое-кто из самых «передовых», резво, без груза ответственности, сомнений и раскаяний, забежавших вперед, с какой- то задорной радостью называет всех, кто не бежит рядом с ними, приверженцами старого. Воистину, их пар часто уходит в гудок, а энергия достойна лучшего — созидательного! — применения. Но это пройдет — «детская болезнь левизны» всегда сопутствует коренным переменам.

Конечно, есть и те, кто твердо и по-своему честно ратует за сохранение существующих устоев и считает, что любое отступление от них есть отход от принципиальных позиций. Не всякий умеет переступить через свое прошлое. Все эти люди выражают себя, высказываются вполне определенно.

А кто же между ними? Те, кто хотел бы оставить всё на прежних местах (не забудьте, каких хозяев предпочитали мудрые Молчалины и что они ценили в жизни превыше всего!), но уже боится об этом сказать прямо.

Те, кто выжидает, чья возьмет и когда можно будет продолжить свои «златоустные» — пусть и в другой адрес — песни. Это они всегда и на всё готовы: услужить сильному и добить слабого, поддержать большинство и освистать немногих, даже если правда на их стороне. Зачем им своя позиция, взгляды и принципы? Трудно и хлопотно. Лучше уж ловить настроения и желания того, кто у кормила власти, даже самой маленькой, вовремя соглашаться с начальственным мнением, даже высказанным на банном полке, и рапортовать об успехах. Вот они-то, эти Молчалины- хамелеоны, ставшие для многих хозяев «родными человечками», и любят больше всего спокойную, неизменчивую жизнь, когда впереди все ясно и понятно, а сзади — надежно и тихо. Когда нет вопросов, на которые надо искать ответы, и никакие перемены не выходят за железные рамки «улучшения» и «совершенствования» существующего.

Редко эти благонамеренные стражи порядка откровенничают, но все же бывает:

«Пока у вас идет перестройка, у нас, подстройка”... Свернуть с пути нас нелегко. Скажем, не справился с работой, наш” человек, начальник отдела материально-технического снабжения, так что же, мы должны его уволить? Нет, это наш человек, мы срочно организовали ему должность заместителя начальника отдела сбыта. Стало два зама, ну и что... Мы понимаем, что заместитель должен быть обязательно глупее начальника, чтобы последний на его фоне выглядел значительнее. А еще лучше, если заместитель имеет не соответствующее своей должности образование... Переизбрали начальника профкома, а мы его тут же сделали начальником отдела, а бывшего начальника оставили в отделе, сменив ему должность, но оставив ту же зарплату. Переизбрали секретаря парткома, так мы ему первый отдел организовали, хотя секретов на своем производстве не имеем... Всегда готовы к любой перестройке... Мы готовим себе настоящую, достойную (нас, конечно) смену... Поддержку имеем везде, где надо, и нужных людей в обиду не дадим».

Вот так, друзья, — ни больше, ни меньше. Целая жизненная программа, корни которой нам с вами уже хорошо понятны и по классике известны. И не оборонительная у них позиция, а наступательная, как, впрочем, на поверку у всех уважающих себя представителей семейства хамелеонов. И привели мы не строки из «Крокодила», не шутки с шестнадцатой полосы «Литературной газеты», не фельетон популярного писателя-сатирика. Такое «открытое» письмо за подписью некоего Подстройкина опубликовал еженедельник «Аргументы и факты» (1988, № 28). Конечно, подпись псевдоним, но содержание — реальность.

Откройте любую газету или журнал — и вы без особого труда составите коллективный портрет тех невымышленных персонажей наших дней, кто вполне мог бы подписаться под программой такой «подстройки».