Начнем с игры (Шильгави) 1980 год - старые учебники

 МЫ БУДЕМ ИГРАТЬ

— Мы будем играть.

Я так и сказала на прошлом, самом первом занятии, когда новенькие обступили меня с вопросами.

— И представлять будем?

— И представлять будем.

— Разные роли?

— Разные роли. И прежде всего свою собственную роль в самых разных обстоятельствах.

— Как это?

— Ну, например, как было бы, если бы мы с вами вдруг очутились на неведомой планете с неизученными условиями. Что стали бы мы делать? Как бы мы стали себя вести?

— А когда мы это будем делать?

— На одном из ближайших занятий. Все зависит от того, как пойдет у нас дело. Вначале надо усвоить основные правила нашей игры, а то ничего не получится.

— А когда мы будем выступать?

— Когда научимся играть так, что наша игра будет всем понятна и интересна.

— А это трудно?

— Это увлекательно.

...Так было в прошлый раз. Сегодня у нас второе занятие. Время начинать, но ребята опаздывают. Мои новенькие все тянутся, и конца этому не видно. У всех причины: «Убирали класс», «Совет дружины», «Потерял ключ», «Провожала бабушку» ...

Ъ

В школе хорошо. Там дисциплина. Там строго заведенный порядок. Там обязательное обучение. Там звонок — и все уже па месте. У нас не то. У нас не всеобщее обязательное. И звонка у нас нет (да он нам и ни к чему). Но у нас, как и в школе, определенные часы. И вот, пожалуйста, час пробил, а я сижу и жду, когда наконец все соберутся.

В моей работе много всяких неудобств и затруднений. Одолеть их не просто. Долгие годы я сокрушалась по этому поводу, а потом научилась приспосабливаться и по возможности ставить наши «неудобства» себе на службу.

Вот и сейчас. Опаздывают? Ничего страшного. Они ведь не нарочно! Вон какие раскаленные — хоть картошку на них пеки. Сейчас даже самой простенькой задаче не пробиться в их головы, так плотно они забиты информацией, полученной в школе, в семье, в городском транспорте. Пусть сначала отойдут немного.

Злосчастные минуты вынужденного ожидания давно перестали быть для меня «злосчастными». С чистой совестью я включила их в свой рабочий план и нашла им резонное обоснование: «непосредственные индивидуальные контакты».

Это означает вот что. Пока одни приходят в себя, а другие еще где-то на подходе к Дому пионеров, я как бы ненароком, а на самом деле вполне умышленно обращаюсь то к Ване, то к Оле по их личным вопросам. Они уже не совсем новенькие, и мы кое-что друг о друге знаем. Это дает много: я сразу оказываюсь в курсе всего на свете. Например, что у Вани «полный завал» по английскому; что Коля решил свою пьесу оставить в покое, так и не закончив, и начать новую; что Алеша и Женя поссорились на всю жизнь: Алеша считает, что Женька его подло предал, а Женя считает, что все наоборот.

Я пользуюсь случаем что-то для себя выяснить, что-то прокомментировать; по поводу ситуаций довольно острых —дать совет, а по поводу «тягчайших» проступков выразить свое безапелляционное «обжалованию не подлежит».

Тем временем, смотришь, группа собралась. Чтобы настроить всех моих подопечных на определенный лад и четче обозначить начало занятий, я иногда прибегаю к хитрости: под каким-нибудь предлогом (например, мне необходимо позвонить по телефону) выхожу из зала и оставляю ребят одних. Они тут же начинают пользоваться свободой со свойственной им широтой и размахом. Л я тем временем, к возмущению очевидцев из числа своих сослуживцев, без дела болтаюсь по коридору, чтобы через несколько минут снова войти в зал и, сразу взяв фокус на себя, сказать с подъемом: «Начинаем занятия».

...Но так будет, когда мы сойдемся покороче. Пока я нетвердо знаю даже имена этих ребят, поэтому считаю за лучшее не приставать к ним с лишними вопросами. Пусть на первых порах осваиваются и присматриваются друг к другу; я же сделаю вид,

что сижу себе в уголке и заполняю журнал, а тем временем присмотрюсь к ним сама.

Вот они входят, мальчики и девочки, учащиеся четвертых — шестых классов. Доступ к нам свободный, принимаем всех, без специального отбора, и сейчас их много. Одни пришли сознательно: хотят быть артистами и сниматься в кино! Другие — за компанию. Третьи — просто так: посмотрят, а потом, глядишь, пойдут и запишутся в какой-нибудь другой кружок... По опыту знаю, что к концу учебного года я буду подходить с большими издержками: в группе останется не больше пятнадцати человеко-душ. И сейчас, вглядываясь в каждого, я пытаюсь угадать заранее, с кем из них мне быть долго, может быть навсегда.

Заранее угадать трудно. Все разные. Каждый до времени хранит в себе свой секрет. Каждый интригует своей непохожестью на других.

Вот два юных джентльмена: один со стрижкой «рязанский паричок» и в расклешенных джинсах, а другой с осанкой кулачного бойца и с популярным значком «Ну, погоди!» на отвороте куртки... Или вот эта девочка, полупрезрительно взглядывающая на окружающих то через правое, то через левое плечо. Она явно «главная» в своих отношениях с застенчивой подругой; а та — очень милая, трогательная в своей долговязой нескладности: острые локотки прижаты к талии, и смотрит так хорошо. Но я знаю, что если ее повелительница вдруг не захочет ходить в театральный, то эта дурочка из преданности к ней — тоже. Значит, мне придется в первую очередь поладить именно с повелительницей... А вон тот у окна, с сосредоточенно-таинственным выражением круглого лица, — что это он делает?.. Ну, конечно, засунул в рот кусок искусственного «айсберга» и, обжигаясь, выпускает клубы снежных облаков на зависть и удивление другим!

Кто из них найдет себя в нашем коллективе? Кто раскроется с наибольшей яркостью? Для кого все это обернется судьбой?

Бывает всякое. Иногда тот, кто на первых порах явно выделился, на определенном этапе вдруг начинает отставать, а другой, кто вначале и еще долго потом никак о себе не заявлял, вдруг, преодолев в себе какое-то препятствие, обретает внутреннюю свободу н раскрывается удивительно ярко, обнаруживая большие возможности.

Трудно сказать заранее... Но можно быть уверенной уже сегодня, что из этих 25 в дальнейшем станут актерами двое- трое, а может быть и ни одного.

И зачем тогда огород городить, и зачем капусту сажать? Если это в дальнейшем не станет делом их жизни — зачем?

Вот эти девочки и мальчики, при всей своей загруженности, два раза в неделю будут отрываться от интересной книги, отказываться от возможности пойти в кино, посмотреть телевизионную передачу, погулять на свежем воздухе. С их стороны это — большие жертвы. Получат ли они взамен что-либо существенное? Что-то такое, что в дальнейшем удержит их от ошибок, укроет от жизненных невзгод, сделает их жизнь легче и благополучнее?..

Легче и благополучнее — вряд ли. Но разумнее и интереснее — может быть...

С чего я начну с этими новичками?

С прослушивания каждого из них? Пожалуй, не стоит. Многих — это может отпугнуть, а мне ничего не даст, поскольку по-настоящему оценить их способности я смогу только в процессе занятий.

С беседы о том, что такое театральное искусство? Это потом, когда возникнет повод.

С читки пьесы, которую мы возьмем для постановки? Еще рано.

Начнем с того, что всего ближе их природе, — с игры. Я так и сказала на прошлом занятии: «Мы будем играть».

Без игр не могут даже взрослые, а дети подавно. Кто не играл в детстве хотя бы в традиционные «дочки-матери»? Или «в партизан»? «В космонавтов»?..  Кто не придумывал своих собственных игр? Кто, увлекшись, не волновался, не испытывал радости, страха, отчаяния, торжества победы? Кому не открывались в играх особые, захватывающие просторы?

Детская игра — это так естественно и так непросто. Не случайно великий Эйнштейн сказал как-то, что понимание атома — это детская игра в сравнении с пониманием детской игры.

Откуда эта врожденная потребность человека в игре? Для какой цели заложена она в нас от природы? Может быть, играя, мы уже с младенчества бессознательно готовимся к участию в жизни, как бы репетируем предстоящее, облекая его в самые различные образы? Может быть, это одна из форм осмысления мира, самой природой указанный нам ход к уловлению связи вещей, к пониманию общечеловеческого?..

Трехлетняя девочка, одевая куклу, чтобы идти с ней гулять, ничего не знает про условность. Но, условно гуляя по условной улице с условной дочкой, она испытывает совсем не условные чувства: и нежность, и тревогу, и гордость, — и все это выражается в характере ее поведения, в интонациях ее голоса... А то вдруг, не имея ни малейшего понятия о трансформации, перевоплощении, действии в предлагаемых обстоятельствах и ничуть обо всем этом не беспокоясь, она затевает нечто очень похожее на «театр одного актера»: изображает то зайца, то волка, то лисичку, то слона...

А может быть, игра — это проявление инстинкта творчества? Иначе почему во все времена, на всех континентах, будто сговорившись между собой, все дети начинают с игр, т. е. ведут себя по законам творчества? Может быть, детская игра — этой есть начало всякого творчества?

Что же касается театра, то «театр» и «игра» — понятия нераздельные, и, пожалуй, самое естественное — начинать с детьми занятия театральным искусством именно с игры. С игры — сценической импровизации.

Импровизация — это такая игра, которая включает в себя разнообразное множество игр, и каждая из этих игр никогда не имеет однозначного решения. Все зависит от воображения и фантазии играющих.

Суть импровизации в следующем: предлагается проиграть ту пли иную ситуацию в определенных обстоятельствах, ситуацию жизненную или вымышленную, вплоть до фантастической.

Проигрывая различные ситуации, жизненные или вымышленные, вплоть до фантастических, мы учимся мысленно ставить себя в самые неожиданные условия и естественно реагировать на них своим поведением в зависимости от собственных характеров и мировосприятия. На языке театра это называется действием в предлагаемых обстоятельствах.

В этой игре нам приходится ставить себя на место другого человека, входить в его положение — и на языке театра это называется перевоплощением.

В этой игре нужно вести себя в соответствии с поведением и отношением к себе партнеров — и на языке театра это называется взаимодействием.

Наконец, в этой игре мы учимся логически выражать свои мысли, последовательно действовать, быть наблюдательными и находить нашим наблюдениям образное выражение.

И это далеко не все, поскольку театральное искусство, как и всякое искусство, есть сконденсированное образное отражение жизни, а жизнь исчислить нельзя: она во всем, и она в постоянном движении.

И все же главное в нашей игре не в том, что она чему-то учит, а в том, что она воспитывает чувства, делает их богаче и тоньше, развивает способность живо откликаться на окружающую жизнь и вызывает потребность в творческом проявлении этих чувств.

Всегда новая и нескончаемая, импровизация в своем динамическом развитии постепенно обрастает все новыми условиями, одно тянет за собой другое... Вот мы и будем осваивать эти условия, постепенно усложняя нашу игру и совершенствуясь в ней. И как знать, быть может, на самом деле мы будем таким образом осваивать сами законы творческого процесса?

Потом мы незаметно «дозреем» до встречи с авторской пьесой, где все отточено, все зафиксировано раз и навсегда; где

действующие лица каждый раз произносят одни и те же слова, совершают одни и те же поступки.

Вот тогда-то мы и оценим по-настоящему значение наших игр. И хотя поначалу нам будет трудно в предлагаемых автором ситуациях говорить не свои слова, а слова героев пьесы, слова автора, элементы импровизации войдут в ткань всего спектакля, сделают работу над ним живее и увлекательнее. На языке театра это будет называться: этюдный метод работы над пьесой, а отдельные этюдные пробы на пьесе — проверка действием.

Все это — элементы метода действенного анализа, открытого К- С. Станиславским. Открытие это носит отнюдь не узкопрофессиональный характер, касается не только театральной практики, — оно имеет значение и для общего воспитания и формирования подрастающей личности. Метод действенного анализа дает педагогу как бы отмычки к человеческой индивидуальности, с помощью которых можно глубже проникать в психику, активизировать сознание и чувства, направляя их в желаемое русло.

Такая это игра.

И в этой игре мне быть заводилой.

Моя исходная позиция и мой «материал» — вот эти еще не искушенные новенькие. А цель — выполнение воспитательных задач и сверхзадач относительно этого материала.

Тот, кто считает, что дети — это глина, глубоко ошибаются. Скорее их можно сравнить с различными породами деревьев, иногда с тем или иным металлом, а то и с драгоценными или полудрагоценными камнями... Но, во всех случаях, это не такой уж послушный, податливый материал. И уж конечно, все они вместе совсем не однородная масса. Придется долго, внимательно присматриваться, искать к каждому свой подход, что-то счищать, что-то вживлять, осторожно нащупывать скрытый в каждом из них драгоценный клад, чтобы помочь ему выявиться.

Будут разочарования и большие издержки будут и пропущенные мячи, и мячи, забитые в собственные ворота. Сколько раз от тоски, что так трудно добиться элементарного, я буду про себя стонать: «Ликбез!»

А каково будет, когда с таким трудом выстроенное здание вдруг рухнет при столкновении с безоговорочной родительской волей: «Не хочу, чтобы он стал артистом, пусть лучше уроки учит»? И уж совсем нож в спину: «Классный руководитель советует: воздержитесь отпускать в кружок, а то она в него слишком рвется».

И все же мы будем играть, и через эту игру жизнь будет открываться перед нами шире и разнообразнее, и мы будем все лучше ориентироваться в ней, укрепляясь на позициях добра и человеческого достоинства.

Артистами же станут только единицы — главным образом

Еще бытует пренебрежительное отношение родителей к занятиям своих детей театральным искусством. Признаться, я завидую некоторым своим коллегам по смежным искусствам. У дверей изостудии постоянно видишь заинтересованные, искательные родительские лица. А толкучка бабушек у дверей танцкласса — бабушек, отвоевывающих право заглянуть в щелочку на свою приму-внучку? И только редкий из родителей приведет сам сына или дочь в театральный кружок и скажет: «Вот —хочет заниматься». Чаще родители моих ребят поражают меня эксцентричностью своего поведения. Например, еще недавно сокрушались, что их дочь ничем всерьез не увлекается; но заметив, что она увлеклась и даже рвется в драмкружок, начинают волноваться и спешат прибрать ее к рукам: «Нечего, лучше делом займись!» А то и просто затевают беззастенчивую спекуляцию: «Будешь грубить — не пойдешь в кружок». Или: «Вот когда не будет троек, будешь ходить». А то, что тройки и даже двойки были у сына и до занятий в коллективе, — это ничего не значит.

В лучшем случае дело приходится иметь с настроениями лояльно-снисходительными: «Ладно, пусть ходит — на улице

меньше болтаться будет». И очень редко — с серьезным, заинтересованным отношением к увлечению своего ребенка, с поддержкой и помощью.

Может быть, это происходит оттого, что наши успехи не имеют вещественной, видимой формы.

Девочка в изостудии написала натюрморт — это видно, и можно по следующим работам судить о ее успехах. Мальчик уже играет на баяне песенку крокодила Гены — факт очевидный. Другой учится играть на трубе или тромбоне: «Молодец, учись, —и в армии пригодится».

А в театральном? Стал лучше говорить, лучше держаться? Наблюдательнее стал? Начал вести дневник? Собирает репродукции? Так он же как-никак растет и, может быть, сам по себе развивается! Как дикорастущее деревце.

Каждый раз в начале учебного года я совершаю подвиги, похожие на труды мифического Сизифа, чтобы собрать родителей моих новичков на общее собрание и все им объяснить. Мне надо сказать им, что воспитание детей средствами театрального искусства—это глубокий посев, всходы он дает не сразу и руками эти всходы потрогать нельзя: материя очень тонкая. Мне надо им сказать, что дети в театральном коллективе учатся не ломаться и прикидываться, как полагают некоторые, а, наоборот, быть естественными, правдивыми и чуткими. Что материал, которым пользуется актер, создавая сценические образы, — это в первую очередь его собственная природа, он сам, и внешне, и внутренне. И чтобы добиться хотя бы малого успеха, эту природу необходимо совершенствовать н учиться владеть ею... Мне U4w> сказать им много и заручиться их поддержкой.