Труд души Путь к себе  Лидия ГРАФОВА

Известный советский поэт Н. Заболоцкий, обращаясь к своему читателю, писал:

Не позволяй душе лениться!

Чтоб в ступе воду не толочь, Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь!..

Специальная педагогическая и общеполитическая печать в последнее время все больше внимания уделяет проблемам самовоспитания. И это естественно: усилия и школы, и семьи, и трудового коллектива принесут мало пользы, если сам человек не сделает ответного движения, если сам он не будет стараться себя воспитать.

Религия и церковь рассматривают процесс самосовершенствования в одном плане: совершенствовать себя — значит приближаться к богу, укреплять веру в него.

Человек должен культивировать в себе любовь к богу, анализировать свое душевное состояние, помыслы и чаяния, оценивать собственные стремления и поступки в зависимости от их соответствия божьей воле и отрицания всего земного как тленного и греховного.

Перейти на страницу скачивания журнала "НАУКА И РЕЛИГИЯ" №1 Январь 1978 год 

Сравнительно недавно «Журнал Московской патриархии» напечатал проповедь «О спасении»1.

Ее автор приводит слова Феофана Затворника:

«Возьми сердце свое и смотри, где сокровище его, где оно живет и в чем благо и цель поставляет, и тогда увидишь, где ты».

И объясняет для чего:

«Для нас очень важно уметь распознавать, какие мысли и желания пришли к нам от бога, а какие — от диавола. Ибо исполнение первых послужит нашему спасению, а исполнение последних приведет к нарушению закона божия, то есть ко греху, а следовательно, и к гибели. Грех не в существе человека, грех — это болезнь, и от нее нужно избавляться».

Спасение (то есть вечную жизнь), как считает автор проповеди, можно заслужить, усмиряя страсти, ограничивая плотские потребности, вознося молитвы к небу. Молитве принадлежит особая роль: раз сам человек не в состоянии победить грех — значит можно надеяться лишь на бога, молить его о помощи.

1 ЖМП, 1977, № 5. стр. 34.

Мы, не верящие я бога, понимаем, что на пути собственного самосовершенствования, как, впрочем, на пути разрешения всех других жизненных проблем, можно рассчитывать только на собственные — человеческие — силы. Только наш разум, вооруженный современными научными знаниями, только наши воля и труд способны устроить на земле справедливую и умную

жизнь, сделать каждого человека ее активным строителем.

В своем стремлении понять себя человек исходит из того, что все в нем — и плохое, и хорошее — носит земной, человеческий характер. Стремясь разобраться в себе, человек осознает высокую цель своего существования, учится верно оценивать сильные и слабые стороны своей личности, учится понимать причины своих недостатков и тем самым делает первые шаги к их исправлению.

Сознательное и действенное отношение к своей личности неизбежно теснит пессимизм, пассивность, мистику, в основе которых, если разобраться, часто лежит все то же отношение к человеческой душе как к площадке для единоборства между тьмой и светом, единоборства, в котором от самого человека мало что зависит.

Помещая статью журналистки Л. Графовой, редакция открывает новую рубрику «Труд души", специально посвященную проблемам самовоспитания.

 МЕНЯ ДАВНО волнует вопрос: много ли в жизни человека зависит от самого человека? Или же гены, стечение обстоятельств, удачи и неудачи сплетаются в ту самую судьбу, из тисков которой не вырвешься?

Человек не рождается плохим. Кто- то сравнил ребенка с кораблем, надежно оснащенным для плавания, у которого есть и «компас» совести, и «барометр» для опознания добра и зла, и много других тонких, сложных приборов, чтоб не сбиться с истинно человеческого пути. Но потом — в житейском море — эти «разумно запрограммированные» устройства часто выходят из строя. Изнашиваются? Или, может быть, наоборот — ржавеют от неупотребления?

Древние говорили: самый загадочный сфинкс на земле — сам человек. Современные ученые (по некоторым подсчетам, 47 отраслей науки сомкнулись сегодня на изучении человека) повторяют: да, homo sapiens — многозначная тайна. Генетика предполагает и кибернетика не оспаривает, что человек (каждый! ) в потенции очень талантлив. Но пока—сокрушаются ученые — большинство людей варварски относятся к своим потенциям: думаем мы не в пол силы и даже не в треть силы, а лишь в какую-нибудь сотую часть силы нашего мозга, чувствуем мы самой что ни на есть гладко-доступной поверхностью наших чувств. Когда-нибудь в будущем человек сумеет использовать все свои скрытые способности, все свои спящие возможности, и тогда общество будет состоять из гениев, подобных Эйнштейну, Пушкину, Моцарту. Нет, даже представить трудно.

Но теории теориями, а жизнь есть жизнь, и разве упомнишь, что ты, именно ты, как, впрочем, и каждый живущий рядом, — сфинкс, тайна и т. д.? Даже нескромно как-то получается. И не верится. Мы привыкли считать, что наши характер, поступки, мироощущение зависят от тысяч разных причин, в том числе, как утверждают многие ученые, даже от активности Солнца. Конечно, утешительнее объяснить свои неудачи, несбывшиеся мечты «объективными причинами»: вот даже Солнце виновато, не говоря уж о папе-маме, учителях и прочих. Но задумаемся: все, что с нами происходит, любое событие нашей жизни становится похожим на нас самих, приобретает характерный колорит нашей личности. Попробуй в трудный или, наоборот, в радостный момент вообразить на своем месте кого-то другого, и ты признаешь: детали и сам исход стали бы совсем иными. Власть нашей личности над внешними обстоятельствами было бы нелепо считать абсолютной. Но почаще смотреть на события с такой точки зрения — полезно. Не знаю, отодвигает ли это неумолимость так называемой судьбы, но уж точно укрепляет веру в себя.

«Поставь над собой сто учителей — они окажутся бессильными, если ты не можешь сам заставлять себя и сам требовать от себя», — писал В. А. Сухомлинский. Эта простая истина часто оказывается забытой. Уповая на силу коллективного воспитания, мы мало заботимся о том, чтобы пробудить в ребенке стимул к самовоспитанию. «Ты отвечаешь за всех, и все отвечают за тебя». Но если, предположим, он — эгоист, лентяй или грубиян, куда ему «отвечать за всех»? Из прекрасного лозунга он выбирает вторую половину: пусть все отвечают за меня! Эдакое пассивное потребительство — и потом, если что-то с ним плохое стрясется, он же и обвиняет: «Почему меня плохо воспитали? » Да и мы сами, пытаясь докопаться до истоков беды, случившейся с человеком, готовы упрекать все коллективы — от детсада до завода: упустили, не поняли, были равнодушны. Но разве не в том, прежде всего, виноваты воспитатели, вместе взятые, что не развили в человеке потребности спрашивать с самого себя, уважать себя, наконец — любить в себе человека? Да, просто необходимо любить себя, но, разумеется, в этом нет ничего похожего ни на самодовольство, ни на самовлюбленность.

Еще в V веке до нашей эры Сократ сказал: «Познай себя, и ты познаешь

мир». Сократ, говорят, был хитрый старец, на вопросы не давал однозначных ответов, советов прямолинейных тоже не давал. Так что в этом «познай» нет нравоучения, а скорее скрыт некий насмешливый смысл. Может быть, такой: ты, дружище, хочешь познать

мир и пугаешься, как это трудно? Ну, а ты с простого начни — с себя! — и, мол, узнаешь тогда, что ничего сложней этого «легкого» нет. Потому что, познавая себя, человек неизбежно начинает себя переделывать и таким образом вступает в активные отношения с миром.

В наше время сократовская формула звучит с научных кафедр и в быту, в философских трактатах и в литературе. Познай себя, найди себя! Но как же это сделать, как? Ни в школе, ни в вузе предмета «про себя самого» нет. Вот только в старших классах вопрос о самопознании возникает. Правда, исключительно в связи с выбором профессии. А после, когда ты в жизни определился, самопознание — вроде бы уже праздное занятие. Освоить логарифмы, прочесть классиков, овладеть иностранным языком — важно. А изучить себя, единственного и неповторимого, некогда, не хватает времени.

Как-то в редакционной почте «Комсомольской правды» меня заинтересовало одно наивное письмо. Его автор живет в городе Красный Луч, учится в седьмом классе, называет себя Михаилом Ф. и спрашивает: «Зачем люди ведут дневники? »

Сам Михаил пишет дневник вот почему: «Пусть это занятие занимает

почти все свободное время, но я не хочу бросать, а то вся моя жизнь уйдет в безвестность, будто меня и не было на свете». И дальше совсем смело признается:

«А вдруг я в будущем прославлюсь или если не я, так другие ребята, о ком я лишу, разве не пригодится тогда мой дневник? »

Право же, «прославлюсь» — не такое уж стыдное желание. Мальчишке можно позавидовать. Не о карьере он мечтает, а просто не хочет прожить напрасную жизнь, не хочет, чтобы даже один день проскользнул бесследно.

В детстве когда-то у меня тоже был дневник, потом — эпизодические записные книжки, потом — блокноты для «нужных» заметок. Почему я бросила дневник? Все то же «некогда»? Но ведь столько куда более загруженных взрослых ведут дневники всю жизнь.

Я пошла в библиотеку, стала перерывать знакомое и незнакомое и в первый же день натолкнулась, с увлечением стала читать дневники Христофора Колумба. «Я решил, государи-повелители, каждую ночь описывать то, что случилось за день, а днем отмечать случившееся при плавании ночью... И настолько обременил себя этим, что позабыл о сне».

Толстой, Достоевский, Ренар, Блок, Пришвин, Дарвин, Пржевальский, многие писатели и ученые на протяжении всей жизни, отрываясь от своих важных дел, посвящали дни и ночи совсем не обязательным дневникам. Зачем? Как объяснить тягу к «шептанию» с дневником у самого Пушкина? Ему ли не хватало общения с людьми? Он ли не самовыражался в своих стихотворных строчках? Но вот же — это не для потомков, это для себя: «1 июля день счастливый» (1822 г.). Все! Ни слова более. Здесь какая-то тайна, которую не объяснишь, а только обеднишь общепринятым взглядом на дневники писателей, как «творческую лабораторию».

Вслушайтесь, как сопротивляется солнечное: «день счастливый» — озабоченному: «творческая лаборатория». Конечно, из воспоминаний о том дне у Пушкина могло родиться не одно стихотворение, «Я помню чудное мгновенье» даже. Но дневник тут ни при чем. Стихи — это Пушкин для всех. В дневнике же он — для одного себя захотел шифром, росчерком пера поставить памятник тайному, личному «дню счастливому».

И мальчик из города Красный Луч обращается к дневнику с тем же движением: «Записываю мысли, наблюдения, а иногда случится такое, что жалко забыть, и стараюсь тогда подробно записать, вроде останавливаю».

Значит, это общее стремление: «Мгновенье, остановись! » Может быть, в нем и есть первый ответ на наше «зачем? ». Может быть, не случайно дневники пишут в основном дети и великие? Одни еще не успели растерять врожденное ощущение ценности своей жизни, другие, свой талант и дары детства на опыт взрослости не разменявшие, с озорством спешат наколоть событие на острие пера и, как диковинную бабочку, в коллекцию (дневник) спрятать. Может быть...

Но сейчас — поправка существенная. Социологические исследования дали любопытный результат: пристрастие к письменному «разговору с самим собой» значительно усилилось в последние годы как раз у обыкновенных взрослых людей. Среди авторов дневников наблюдаются два «пика» — 16 лет и 32 года. Два переломных возраста? Популярность дневников настолько возросла, что в одной из стран додумались до того, чтоб устраивать конкурсы дневников. Их проведено уже 300, участвовало более 500 тысяч человек. Дневники-победители публикуются в альманахах. Трудновато совместить понятия «дневник» и «конкурс», но как бы там ни было, факт остается фактом: дневники не ушли в прошлое с сентиментальным XIX столетием.

«Буду писать дневник. Это нужно.

Основное, что раньше мешало мне, это то, что я в записях никак не мог быть более беспристрастным к себе и менее требовательным к стилю. Все мне казалось, что я пишу для кого-то и что этот «кто-то» — строгий и праведный — будет вчитываться в мои излияния, как в документ, и что поэтому мне надо, во что бы то ни стало оправдаться и, таким образом, представить себя в выгодном свете. Как я был глуп! Но теперь я — мнится — достиг «седьмой степени» самосозерцания, которая поможет мне быть точным, искренним и невычурным», — это писал известный критик Марк Щеглов. Человек поразительного мужества, он не только в дневнике, но и в каждой опубликованной строчке был правдив. Мы привыкли воспринимать его неустрашимую правдивость чуть ли не как черту характера. Однако вот и он, оказывается, прошел через тягостный спор со своим «внутренним цензором». Сдирая с себя чешую так неизбежно налипающих оглядок и заданностей, Марк Щеглов достиг «седьмой степени» самосозерцания. А проще сказать: он нашел самого себя, настоящего.

Но как же трудно писать (или думать) о себе совсем беспристрастно. Лукавый чертик — «а как я выгляжу со стороны? » — прыгает в мыслях, шепчет о твоих неоцененных достоинствах, подсказывает тебе услужливые оправдания и всем — обвинения... Как же от этого избавиться? Теряя с детством непосредственность, мы приобретаем сторонний взгляд на себя, начинается деление: «я — для себя» и «я — для других». Второе нас волнует постоянно, а первое? Мы знаем, что нравственный человек наедине с собой должен думать и вести себя так же, как на глазах у многих. Втайне мы надеемся, что не так уж далеки от идеала, а скажи нам кто-то в упор о нашем «раздвоении», мы возмутимся. А если вспомнить о лукавом чертике? Пожалуй, один из реальных способов прогнать его — все-таки дневник. Дневник, в котором, как в зеркале, можно правильно себя увидеть. Пусть не сразу, а месяц, год спустя — бумага имеет наглядную память. Да и сама форма письменного размышления воспитывает более независимый взгляд. Независимый от сиюминутного мнения окружающих.

Нет, не беда, если Миша, Маша, Петя в своих тетрадях поднимаются на цыпочки, если примеряют скафандр космонавта или улыбку Софи Лорен. Сравнив себя со знаменитыми людьми, они смогут трезвее оценить себя и жестче предъявить требования к себе.

Но бывает и такое: девушка написала в редакцию, что раньше она вела дневник, но вот, перечитав его, ужаснулась: «Какая ж я скучная», — и сожгла. Считает теперь, что «эти самокопания приносят один вред, мешают жить спокойно». Что ж, можно, конечно, дневник сжечь, можно вообще все зеркала выбросить из дома, а свое «место в жизни» понимать как лучшее местечко под солнцем. Только не значит ли это — остановиться, не жить? Довольство собой — «какая-то ледяная корка, которая мешает и росту, и духовному общению», — сказал Толстой.

Из людей, пишущих дневники, особо яростно возмущался собой он, Лев Николаевич Толстой. Этот граф был, в сущности, бурлаком, впряженным в метания своей души. Гений с вопросами ребенка: кто я? Зачем жизнь? Порой, рассуждая о противоречиях нравственных исканий Толстого, мы не очень-то вдумываемся, насколько он сам затруднил себе жизнь спорными статьями, неудовлетворенностью. Он и гармонию хотел выстрадать себе по росту.

В юности Толстой увидел в дневнике «полезную цель — отчет каждого дня с точки зрения тех слабостей, от которых хочешь исправиться». Он дотошно, как сегодняшний школьник, журит себя: «самохвальство», «недостаток энергии», «трусость», «лень» и т. д. Он пишет вроде бы простенькие правила самому себе, но вот вывод: «Хотелось бы привыкнуть определять свой образ жизни вперед не на один день, а на год, на несколько лет, на всю жизнь даже».

«Хотелось бы привыкнуть... » А позже эта привычка превратилась я потребность. Может быть, за свою долгую жизнь Лев Николаевич тысячу раз открывал себя, подходя к вершине самопознания, но завтра наступал новый день, а с ним рождался новый Толстой, и снова, снова: «Кто я? »

«Только тогда можно сказать о природе, если найдешь и поймешь себя самого как нечто небывалое... Мы в себе носим все и в течение жизни своей разными способами открываем из своего богатства кое-что» — это уже дневник нашего современника. Михаила Михайловича Пришвина. То есть, процесс самопознания бесконечен. В нем есть что-то сходное с поисками смысла жизни, и в обоих случаях важен не окончательный результат (да и может ли он быть? ), важно само движение: мыслю — значит существую, живу, рвусь к лучшему.

Была обыкновенная тринадцатилетняя девочка, ей подарили тетрадку, и она с опаской вывела: «Дневник». Девочка не думала стать писательницей, не считала себя умной и порой удивлялась тому, как помогал ей дневник: «Когда я пишу, все разрешается, горе проходит, мужество снова живет во мне».

В мире шла война, и у девочки вообще не стало мира, а только тесный чердак, где скрывалась от фашистов ее семья, где паутиной висел страх: вот придут, схватят. Начиная писать, девочка не знала, что через два года ей предстоит умереть в концлагере, а через несколько лет (благодаря дневнику! ) звонко воскреснуть, набатом ударить в сердца людей: «Здравствуйте! Я — Анна Франк». Не знала. Но чем больше писала, тем сильнее выходила из берегов ее разбуженная душа. Анна стремительно взрослела и — наконец: «Я открыла счастье внутри себя... Всегда останется прекрасное: природа,

солнце, свобода, то, что у тебя в душе. За это надо держаться, тогда ты найдешь себя».

И тут — неожиданная ассоциация! — вспоминаю дневник Феликса Дзержинского, писаный в тюремной одиночке: «Хочу в дневнике говорить с самим собой... Мое настроение улучшается, и, хотя жизнь у меня сложилась так, что я вынужден быть источником страданий для самых дорогих мне людей, я живу в согласии с самим собой и с повелением своей души, своей совести, сколько бы мук это ни стоило... Однако если мыслью и чувством сумеешь понять жизнь и собственную душу, ее

стремления и мечты, то само страдание может стать и становится источником веры в жизнь, указывающим выход и смысл всей жизни».

Дзержинский и Анна Франк испытывали похожие чувства. Сколько еще людей, попадая в положения самые отчаянные, будучи оторванными от всего дорогого, любимого, черпали стойкость и бодрость духа в общении с самими собой. В условиях же внешнего комфорта, ощущая разлад с совестью, человек может чувствовать себя одиноким и несчастным. Требуется немалое мужество, чтобы не изредка, а каждый день при каждом поступке слышать (и слушать) простой голос своей собственной совести.

Разве просто о дневниках сейчас речь? Вот я повторяю: дневник, дневник. Но все это ни в коем случае не означает, что хочу посоветовать кому-то писать дневник. Разговор с самим собой может происходить и без слов. Вот наивная просьба Анны Франк ко всем нам:

«Какими прекрасными, какими добрыми были бы люди, если бы они каждый вечер перед сном припоминали события всего дня и решали — что было хорошо, что плохо! Невольно каждый день они пытались бы стать лучше. Этим способом мог бы воспользоваться каждый. Он ничего не стоит».

Действительно, хватает же нам времени на утреннюю гимнастику, а здесь — о «гимнастике» души речь.

«У каждого человека должны быть дела к самому себе», — говорил Олег Константинович Антонов, когда в его «крылатом», наполненном, казалось, всеми ветрами времени кабинете мы вели разговор о записных книжках. Генеральный конструктор «Антеев» и «Анов», оказывается, ведет записи, но не для мемуаров, для себя.

Что, собственно, стоит за примелькавшимися словами побыть «наедине с собой»? К примеру, «наедине с другом» — значит: я и друг: «наедине с природой»: я и природа. Ну, а «наедине с собой»: я и... я? Человек без людей? Но такого, разумеется, быть не может. Даже сурдобарокамерой не отгородишься от виденного, читанного — в общем, от всего полученного тобой от человечества.

Так что «наедине с собой» — понятие весьма относительное. Но далеко не каждому под силу быть наедине с собой. Несколько лет назад я читала любопытное письмо, которое хорошо помню до сих пор. Автор сообщал о себе, что он — вполне современный человек, что у него любимая, хотя и изматывающая работа, много интересов и увлечений, что он всегда спешит и не умеет «выкроить времени для себя». В связи с этим он давно хотел провести отпуск на берегу Баренцева моря, в деревне, которую расхваливали ему друзья. Но его-то вела в даль не столько экзотика, сколько желание в тишине вволю почитать и подумать. Большая часть письма посвящалась трудностям дороги. А конец был неожиданным: автор не смог жить «среди людей, с которыми слова об искусстве не скажешь». Ему не читалось даже. Через неделю он «махнул в пошлую Гагру» и там почувствовал себя в своей тарелке.

Но разве не обидно: человек мечтал об уединении, уезжал от всех, и вдруг

ему стало скучно? Впрочем, не с теми скучно, кто не говорит об искусстве, а с самим собой, разумеется. Вспомним: в личности Робинзона, очаровавшей нас с детства, одиночество — совсем не главное. Где бы Робинзон ни очутился, он начинал бы не на пустом месте. С Робинзоном всюду был груз его личности, и он пользовался этим «запасом» столь же естественно, как засевал уцелевшим овсом свой остров. Так вот: неожиданное фиаско нашего неудавшегося «Робинзона» — кажущееся. Может быть, это как раз и есть результат его стремления, во что бы то ни стало всюду успеть, все знать, то есть быть «вполне современным человеком»? Эти качества похвальны, но лишь в том случае, если в погоне за духовными «приобретениями» человек непрерывно работает и собственной душой, если научился созданное, придуманное другими делать внутренне-своим. Иначе превращаешься в богатого нищего: вот я, а вот мой чемодан с драгоценностями напрокат. Со стороны это нищенство не сразу заметно, ну а с самим-то собой еще обидней играть в прятки. Разве от себя убежишь?

Я все о том же: много ли в жизни человека зависит от самого человека?

Мы не выбираем родителей, двор, улицу, где проходит наше детство, даже школу (на целых десять лет! ) выбираем не мы, а другие, за нас. Но потом, однажды «мысли, словно вырвавшись из укрытия, начинают колотить в черепок: кто я? Зачем родился? Будет ли кому-то польза от того, что я живу? » (из письма). И вот с этого самого времени начинается сознательный выбор. Найти себя — значит выбрать профессию по душе? Конечно. Но только ли это? Выбрать профессию какую-никакую, если сам не захочешь, необходимость заставит. А вот полноту, глубину внутренней жизни никто со стороны подарить не сможет.

Когда я читала дневники (опять — к дневникам) Отто Юльевича Шмидта, испытывала беспокойство, зависть и некоторый стыд за свою медленную жизнь. Мы знаем Шмидта как энциклопедиста нашего времени, преуспевшего в самых разных отраслях науки, как знаменитого «ледового комиссара» (экспедиции «Седова», челюскинцев и многие другие связаны с его именем), как автора знаменитой космогонической теории. В дневниках он открывается как человек веселой воли, нетерпеливо делающий себя. В юности: «Я сел подсчитывать — ведь все же я был математиком. Оказалось, необходимо 1000 лет, чтобы все намеченное одолеть. Тысячу лет прожить нельзя, и все знать невозможно. С болью в душе стал я вычеркивать то, что хотя и интересно, и нужно, но без чего все же можно обойтись. Оставил только то, без чего не мыслил себе пути в науку. Вновь подсчитал. Осталось еще на 250 лет». И тогда он решил удлинить жизнь за счет сна. «Потеря» примерно трети жизни на сон казалась ему несправедливой. Он стал «тратить» 5—6 часов. В юности возможно многое.

Но только ли в юности? Разве у взрослых людей не случается понедельника, когда всю жизнь хочется начать заново? Разве взрослым не бывает

грустно: так быстро летит время, а ты так мало успеваешь за день. Надо что-то изменить, обязательно надо. Беда, что такой решимости хватает ненадолго и снова отдаешься потоку, вихрю и снова забываешь о себе. Да, как часто мы жалуемся друг другу: живу, себя не помня. Мы виним «проклятье века — эту спешку». И некогда человеку остановиться, оглянуться. И, значит, сам человек ни в чем перед собой не виноват?

Неправда. Очень многое в жизни человека зависит от самого человека. Как бы ни был ты хорош, у тебя всегда есть возможность стать еще лучше. Жизнь, как и солнце, ни мгновенья не стоит на месте, и мы, хотим того или противимся, тоже участвуем в этом непрерывном движении. Каждый день, каждый час, пусть он внешне и похож на предыдущие, требует от нас новых усилий воли, ума, сердца. Да, да, каждый день мы — новые. Но и степень новизны определяется нашим же собственным жизнетворчеством.

Познание себя превратилось бы в бесполезную, пустую абстракцию, если бы не было других «само»: - воспитания, -совершенствования и т. д. Они всегда идут вместе, определяя и подталкивая друг друга. Но не существует готовых рецептов самопознания, самовоспитания, самосовершенствования, таких, чтоб в рамочку их заключить, вызубрить наизусть. Не потому ли обозначение всех этих понятий начинается со слова «само», что способ их реализации каждый человек должен выработать для себя сам? Трудно, но как иначе? Не доверишь же ты свою, пусть в чем-то и «не такую» жизнь прожить кому-то, кто сделает это более мудро. Ну, а «делание» себя — это и есть жизнь, внутренняя, глубокая: «Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь!»

«Труд души» есть, по сути, не столько обязанность, сколько потребность человека. Стремление к совершенству заложено во всей окружающей нас природе. Как умно строит пчела свои соты, как прекрасен зеленый лист, как гармонична смена дня и ночи, зимы и лета. Человек, как и дерево, как и все живое, тоже растет, развивается. Но еще человек — и это главное — сознательно совершенствует себя.

Путь к себе — это путь к другим: научившись уважать себя, глубже понимаешь, бережней относишься, ценишь в каждом человеке Человека. Путь к себе — это и путь к природе: ощущение органической, сыновней связи и с землей, и с небом, и с лесом, то есть природа — это я. И путь к искусству: если я возвысился до понимания мыслей великого, значит, на какое-то время стал вровень с ним. В природе, в книгах, в радости человеческого общения трудящаяся душа извлекает воздух и пищу для роста. Это не рационализм, не индивидуализм тем более. Это гражданский долг каждого — найти и осуществить себя, максимального себя.

Не знаю, что нужно сделать, чтобы каждый из нас почаще ощущал этот внутренний толчок: понимаешь, ты — это ты, тебя никогда не было и больше не будет, реализуй же «свое небывалое») Ты за этим на свет родился.

Перейти на страницу скачивания журнала "НАУКА И РЕЛИГИЯ" №1 Январь 1978 год