стр. 51-54 - "Наука и Религия" №3 1978 - ( ВЕЛИКИЙ ПЕРЕУЧЕТ)
Читать советские журналы онлайн
ВЕЛИКИЙ ПЕРЕУЧЕТ
ПОВЕСТЬ
Рисунни Кауфман
Окончание. Начало см. в №2
истины
Целый день во всем отыскивал противоречия. Очень здорово! Но не обман ли это все? Какая разница между противоречием «есть» и «не есть» — и просто серединкой?
Нет, не этот раз сомнение не сгрызет мой ответ. Мышь сомнения не сточит сухарь моего ответа, вот как! Потому что серединка есть серединка —и все. Серединка статична, а тут — движение и борение. Вот этого не забывать, про движение. Ответ — в движении, все ответы — в движении!
А если не совсем отчетливо понятно, что это значит, если это нельзя представить себе — что ж. Свет — и волна, и частица. Пойди, представь! Нейтрон и находится в данной точке, и не находится — пойди представь. Почему все надо представлять? Представление— слабая, отсталая способность нашего разума. Невозможно представить себе даже такую простую вещь, как движение Земли вокруг Солнца. И все- таки она вертится!
...А и дурак я все-таки, честное слово. Когда-нибудь буду со смехом рассказывать, как я сам, лично, в шестнадцать лет открыл диалектику. Но что же делать, если все в мире уже открыто?
Нет, не все открыто, это неправда! Философия начала мира требует, чтобы все истины каждый день открывались заново — иначе они устареют и погибнут. Кто-то должен каждый день открывать все истины снова, хотя бы для себя, это единственный способ существования истины!
Истинные истины не бывают старыми, они всегда выглядят новорожденными, свежими, иначе это не истины. Или, если применить мое открытие, они и старые — они и новые! Они из прошлых веков — они и сегодняшние. Нет старых истин, все, что истинно, — ново!
РЕЧЬ В ЗАЩИТУ УДИВЛЕНИЯ
Господа присяжные заседатели!
Люди и джентльмены!
Сегодня перед нами на скамье подсудимых два самых необычных обвиняемых за всю историю юриспруденции — восклицание и удивление,
представленные здесь двумя соответствующими знаками. Вот они перед вами, столь разные на первый взгляд, что даже непонятно, как могли они вступить в преступный сговор: восторженный знак восклицания, готовый каждую минуту возликовать и улететь от своей точки в надзвездные выси, и согнувшийся под тяжестью измучивших его проблем знак вопросительный. Однако, как видно из выступлений свидетелей и вчерашней речи уважаемого прокурора, они действуют вместе, действуют на протяжении тысячелетий. И мы в своей защитительной речи не станем отрицать очевидного факта: да, они заодно. Они проникают почти в каждый текст, и тщетны попытки избавиться от них. Господин прокурор в ярких красках изобразил нам трагическую картину борьбы человечества с двумя этими злоумышленниками. Он показал нам, как вопросительный знак, этот извивающийся червь сомнения, терзает души людей, лишает их уверенности в себе, в своих силах и даже веры в жизнь. И мы все могли наблюдать вчера, как под тяжестью обвинений г-на прокурора подсудимый вопросительный знак еще больше согнулся над своей точкой, словно пытаясь ухватиться за нее, словно он уже видит себя выведенным на эшафот и под ликование толпы навсегда оторванным от его спасительной точки.
Нельзя также не отметить той части речи г-на прокурора, которая касалась второго злоумышленника. Достаточно напомнить перечисление бед, принесенных человечеству восклицательным знаком: беспочвенные романтические бредни, украшенные восклицаниями («ах!»), унылые бесполезные сетования («ох!»), несбыточные надежды, буравчиком-восклицанием внедрявшиеся в сердца юношества, в сокровенные глубины неопытных душ.
Мы все находимся под влиянием блестящей речи прокурора, и мне незачем напоминать ее. Чего стоит, например, одно только сравнение, показывающее высокую литературную образованность моего уважаемого оппонента, а именно сравнение знака вопроса — с Гамлетом, восклицания — с Дон Кихотом и благоразумной трудолюбивой точки — с Робинзоном Крузо. У меня и сейчас еще стоит в ушах овация, которую устроил зал, когда г-н прокурор призвал покончить с Гамлетами и Дон-Кихотами как с чуждыми нашему времени людьми и навсегда избрать себе идеалом образ Робинзона Крузо, образ маленькой точки, затерянной в океане, спокойной во всех обстоятельствах, невозмутимо продолжающей свое дело, не ахающей, не охающей, не знающей никчемных сомнений. Итак, не Гамлет, не Дон Кихот — Робинзон Крузо. Не вопрос, не восклицание — точка. И я не могу не удержаться и не поставить в конце этого предложения восклицательный знак, быть может, в последний раз, если суд будет строг и немилостив к моим подзащитным: точка объявлена символом современного мира!
С грустью должен я упомянуть, что и выступления свидетелей и экспертов также были не в пользу моих подзащитных. Факты, приведенные ими, кажутся неопровержимыми. Из многочисленных выступлений перед высоким судом отмечу лишь показания ученых, в один голос утверждающих, что эти два бедных знака давно уже изгнаны из научных изданий, и что если в них изредка встречается вопрос, то лишь для того, чтобы тут же был дан и ответ. Специалисты-науковеды с цифрами в руках доказывают, что в научных трудах не содержится и десятка восклицательных знаков. Эксперты- администраторы в свою очередь показали, что эти знаки давно изгнаны также из деловой речи, — и вы помните, что им, этим экспертам, стало дурно от одного только предположения, будто в деловой документ может проникнуть восклицательный знак, — и г-ну председателю пришлось прервать заседание, чтобы привести разволновавшихся экспертов в чувство, дабы столь важный процесс не был омрачен никаким печальным событием. К счастью, все обошлось, и я рад поздравить коллег с выздоровлением. Но нельзя не упомянуть еще и о заявлении экслертов-психологов, которые показали, что уже к концу XX века человечество полностью лишится способности удивляться. Как заявили уважаемые Эксперты, победа науки лишает
знаки вопроса и восклицания всякой почвы, и, таким образом, неявно была высказана мысль, что знаки вопроса и восклицания сдерживают человечество в его движении вперед, это гири на ногах прогресса, и чем скорее мы от них избавимся, тем лучше. Нет более легкого способа приблизиться к образу человека будущего, чем сегодня же отменить и запретить знаки вопроса и восклицания.
Что же, уважаемые люди и джентльмены, что же?
Я чувствую свое одиночество в этом зале, глубокое одиночество. Я всматриваюсь в ряды кресел и ни в ком не вижу сочувствия и поддержки. Судьба моих подзащитных решена, и трудно адвокату бороться с общественным мнением, особенно в наш век, когда убедительное и скромное красноречие больше не влияет на сердца людей. Люди отвернулись от чувства и склонились на сторону факта. Вот почему так высоко ценится точка, утверждающая факт, и так презираемы восклицание, удивление и вопрос. Маленькая точка, примостившаяся в самом конце строки, в самом низу ее, такая маленькая, что при плохой печати она порой и вовсе исчезает, этот карлик среди типографских знаков побеждает двух могучих великанов— знак восклицания, который всегда равен самой большой букве, и знак вопроса, который настолько велик, что ему пришлось согнуться, чтобы поместиться в строке. Да, уважаемые, я утверждаю, что вопрос — самый великий из знаков, он больше ответа, он больше восклицания. Вопрос — это восклицание, не влезающее в строку, и оттого согнувшееся. Так обнаруживается единая природа этих знаков, и не случай свел их на этой печальной деревянной скамье.
Я не могу не признать, что сегодня человечество удивить почти невозможно. Объяви в газетах, что человек может жить 900 лет., кого этим удивишь? Девятьсот, так девятьсот... Открытия следуют одно за другим, и кажется единственный способ удивить мир —это прекратить развитие науки. Да и то вряд ли этому удивятся! «Без науки, так без науки», — вот какова будет реакция. Самые глубокие тайны мира, тайны мысли, тайны чувства раскрывают свои объятия людям, но оставляют их безучастными. «Все до лампочки!» — вот кажется единственное восклицание, которое еще бытует, да и то скорей без восклицательного знака, а с полной невозмутимостью. «До лампочки»— и точка.
Влюбленные больше не восхищаются: «Я люблю тебя!» — они произносят эту пылкую по природе своей фразу так, будто выдают удостоверение: «Я тебя люблю». Восклицать — стыдно, удивляться — глупо, восхищаться — подозрительно.
В этих эмоциях видят бескультурье, ибо современное представление о культуре требует, чтобы все было сведено к благообразной кругленькой точке — она ни за что не цепляется и уцепить ее невозможно, не то, что, скажем, знак вопроса, выставивший свой крюк в открытый мир.
Что ж, господа! Пусть исчезнет удивление — и вместе с ним все науки, ибо, как сказано, наука — дитя удивления и любопытства. Пусть исчезнет родственное удивлению восхищение и вместе с ним радость открытия и само открытие. Пусть исчезнут люди, способные наивно удивляться и пылко восхищаться, пусть все будет в одной строке, в одном ряду, по одной мерке, и серость станет определяющим цветом человеческого мира. Обнаружено ведь, что эмоции — это всего лишь временные заместители знания, что они рождаются, где есть недостаток в информации. Знание растет — эмоции гибнут. Пусть они погибнут совсем! Но я предупреждаю вас, что вместе с ними погибнут и знания. Вопрос всегда указывал человеку цель, восхищение всегда вело человечество к цели. Пусть исчезнут цели, прекратится движение к цели, пусть! Но я предупреждаю вас, что это будет концом человечества. Избирая главным символом точку, знак, приговора, человечество подписывает смертный приговор и себе, оно само обратится в точку и в один несчастный день будет небрежно опущено в результате случайной типографской ошибки, и некому будет даже оплакать его бесславное исчезновение — никто не заметит оплошность наборщика.
Вы этого хотите, господа? Для этого вы собрали свой суд? Что же, судите — подтрунивайте над восторгом, насмехайтесь над всяким, разинувшим рот от удивления, морщитесь от восхищений, как от зубной боли, — ваше дело. А я верю, что Гамлеты и Дон Кихоты не перевелись, что это их вечной мукой движется мир, и потому я удаляюсь из этих позорных для человечества стен. Желаю вам благоденствовать, многоуважаемые точки!
...Такую произнес бы я речь. А потом при общем шуме и переполохе сдвинул бы набекрень свою черную адвокатскую шапочку, схватил бы подсудимых, укрыл бы своей мантией и исчез бы... Бесследно исчез.
Дел — невпроворот. И все же я недоволен собой. Что-то странное происходит со мною.
Иногда мне кажется, будто я полностью потерял способность управлять собой. На каждом шагу что-то вытворяю, потом сам себе удивляюсь, словно развожу руками: «Ничего не могу поделать». Вдруг появляется желание что-то сломать, испортить, чтобы все стало плохо. Вчера чуть ли не впервые в жизни нагрубил матери. Встал утром — а в школу идти не хочу. И так уже который раз... Или эта глупая история с коробочкой... У меня такая коробочка металлическая была, из-под лекарства, что ли, не знаю, но ее забавно было открывать и закрывать, щелкает приятно. И вот стоял на мосту, коробочкой играл, и вдруг думаю: сейчас разожму руки — и нет моей любимой коробочки... Постоял, постоял и разжал пальцы... Так жалко ее было, коробочку! Не то, чтобы я стремился к несчастью, нет, но вот что-то натворить хочется, что-то сделать несусветное; и я изо всех сил сдерживаю себя, чтобы не наскандалить. Не сорваться. Очень стыдно, потому что, мне кажется, все это замечают.
И что я за человек!
Прежде все было относительно спокойно. Мне чего-то хотелось — я этого добивался или не добивался, как уж придется. А теперь всякое желание захватывает душу, жжет, дергает, как больной зуб. Все мне кажется ничтожным. Например, все мои рассуждения, весь мой «великий переучет», вся моя «философия». Она ведь почти не влияет на мою жизнь. Жизнь — сама по себе, а философия — сама по себе. Или это мне кажется? Нет. Во всяком случае, о полном совпадении говорить не приходится. Где же мост? Проблема «моста» между мыслью и действием, между взглядом и поступком — эта проблема становится все более серьезной. Как навести мост? Люди без «моста» живут или в одном — рассудочном мире, или в другом— мире действий. Но существенной разницы между ними нет: это люди одного берега, а не двух. Односторонние, однобережные.
А может быть, «моста» нет оттого, что я ничего в жизни серьезное не пережил? Серьезное — это что-то такое, что относится к жизни и смерти или хотя бы к судьбе. Я ни разу в жизни не совершил поступка, который как-то повлиял на мою судьбу.
Может, оттого такое расхождение, что серьезные проблемы прикладываются к несерьезной моей жизни? От несовпадения масштабов? Очень
трудно построить мост между горой и камушком! Если нет значительных решений, важных выборов, серьезных поступков, если нет этого, то как может такая бессодержательная
жизнь согласоваться с каким бы то ни было содержанием в мыслях!
Итак, отсутствие «моста» — не порок моих размышлений, а порок моей жизни. Такой вывод я должен сделать. Я живу несмело, вот в чем дело. Я прячусь от жизни. Я презренный школяр.
ПРО ЭТО
Какая-то пошлость на меня накатывает. Например, не могу на девчонок смотреть, глаза отвожу. Мне кажется, все понимают, о чем думаю.
Словно во мне два человека, словно я тетрадный лист с двумя страницами: одна чистая, другая...
Но как я могу думать и говорить о жизни! Что я о ней знаю! Нет, меня не пугает грязь, я не чистюля, брезгливости во мне нет. Но что-то... Или я просто трус!
Ну, конечно, я даже здесь, в тетради, стыжусь написать все, даже здесь хочу выглядеть хорошим, даже перед собой. Дурацкое стремление!
Легко, наверно, дурным людям — они свободнее. Они уже переступили нечто, освободились, а на мне вериги мною же самим придуманной «хорошести». Как скучно быть «хорошим»!
Что-то я измучился. Что я такое! Что я могу! Что я сижу тут и выдумываю! «Открытия», «открытия»... Придет человек и спросит: «Что ты сделал за год, за жизнь! Что понял! Как изменился!»
И что я отвечу!
Пришел бы кто-нибудь сильный, добрый, посмотрел бы в глаза мне и сказал, кто я есть. Всю правду сказал бы!
Врешь, врешь, всей-то правды ты и боишься. Ты надеешься — я знаю тебя! — ты уверен, что ты не посредственность, что ты значительная фигура, главная... Вот тебе какую правду надо. Но только посредственность и нуждается в том, чтобы пришел «добрый и сильный» и вытащил из болота неуверенности. А «главные - то сами вылезают спокойненько. Они и не бродят по болотам.
ЗАвИСТЬ
Нет, ничего не помогает. Никакие пылкие восклицания. Пожаловаться кому-нибудь! Но зачем! Что изменится от моих жалоб!
Совершенно ясно: я бесталанный человек. Я хотел научиться думать, завел эту тетрадь, я рассуждал, пыхтел изо всех сил, но все это без толку; Не так-то просто, оказывается начинать новую жизнь в шестнадцать лет. Поздно! Я опоздал. И теперь уж ничего не сделаешь.
А главное, меня угнетает то, что, оказывается, я завистлив. Ужасная, стыдная болезнь!
Сегодня литераторша рассказывала о новом толковом словаре, где все понятия описываются примерно так:
Зависть; икс имеет «а»; игрек не имеет «а»; игрек хочет иметь «а» и не хочет, чтобы икс имел...
Каждый раз, когда я испытываю зависть, сердце вдруг становится тяжелым. Ничто так не давит человека, как зависть.
Чему я завидую!
Вещам! Нет, этого никогда со мной не было.
Но когда люди умеют хорошо делать то, чего я не умею,
— завидую. Я завидую успеху. Ужасный порок! Ведь это неправда, будто бывает «хорошая зависть». Слабенькая попытка оправдаться. Зависть не может быть хорошей, она всегда позорна. Что-то хотеть — хорошо. Что-то хотеть потому, что этого добился другой, — позорно. Ты хочешь сравняться. Ты не сам по себе, ты примеряешься к кому-то. Зависть— коварная форма зависимости. Да не одного ли корня эти слова
— «зависть» и «зависимость»! Завидовать — значит унижаться. Вот почему зависть прячут: кому хочется показывать свое унижение! Злость, ненависть, неприязнь — не скрывают, а зависть стараются спрятать. Интересно, может быть, все люди завидуют! Но никто никогда и ни за что не признается в зависти... Нет, признаются и даже очень легко, когда речь идет о чем-то далеком. Актеру на киноэкране завидуй сколько угодно и говори об этом во всеуслышание: «А я, мол, ему завидую!» Но это не зависть, это не мучительно, это просто способ выразить желание. Истинная, подлая зависть — к близкому. Если ты думаешь, что любишь человека, а сам хоть немного завидуешь ему — значит ты его не любишь.
Постой, постой, не здесь ли отгадка! Ведь есть люди, которым я ни разу, нисколько, ни в каких уголках души не завидовал.
Как хорошо — даже отлегло от сердца. Я их люблю — поэтому не завидую!
И, может, каждый раз, когда я почувствую зависть к кому-нибудь, надо постараться сосредоточиться мысленно не на себе — на нем, постараться полюбить его! Может, это подавит зависть и принесет облегчение!
Отчего мне всюду совать себя, примысливать себя к каждому положению!
Походил по комнате, вспомнил все случаи, когда я испытывал зависть, такие случаи, что и написать о них невозможно, попытался мысленно полюбить тех людей, которым завидовал, и обнаружил, что это вполне возможно, но не для меня. Я не способен любить, я никогда не люблю. Никого не хочу видеть, такая пустота в душе. Лечь бы, отвернуться к стене, накрыться с головой — и не двигаться...
О СОВЕСТИ
Что же это такое! Я ни в чем не пошел против совести, и все же она меня грызет.
Но что такое совесть! Откуда она знает, что плохо, а что нет, почему не умолкает, мучит!
Пойдем от обратного. Представим себе, что совести нет. Человек ли я! Конечно, нет.
Ага, понятно: совесть — это все человечное, что есть во мне. Да, верно, это правильная мысль. Совесть — это сгусток человечности в душе. Люди должны были совершить миллионы благородных поступков, миллионы раз жертвовать своей жизнью, чтобы наша совесть знала о благородстве и бескорыстии. Люди совершили миллионы подлостей, предательств, воровали, убивали — и наша совесть знает, что значит красть, убивать, предавать и подличать.
Все, что я знаю и не знаю, все, что было с человечеством, —все во мне, хочу я этого или не хочу, все — моя совесть. Физическое существо, человек, носящий мое имя, то есть я, может делать гадости, но моя совесть не может. Она страдает и вовлекает меня в свои страдания.
Совесть — именно то, что делает меня человеком, сгусток человечности во мне. Но ведь у собаки тоже совесть есть! Или, может, это от общения с человеком!
А, вот как интересно выходит. Не знаю, как насчет собак, но у людей совесть появляется именно от общения друг с другом, в результате общения. Совесть — это что-то общественное во мне. Совесть — моя, но она не только моя, она общественная. Сгусток общественного во мне. То, что делает меня частицей общества, то есть человеком.
Нет, нет, не так, я самого главного не уловил. Совесть— это не просто человечное во мне, это боль за человечество, за людей! Совесть — это боль в душе!
Когда совестно! Когда кому-то причинил боль, когда от моего действия или бездействия кому-то больно. Если бы не было совести, люди не знали
бы, что другим бывает больно. Совесть — чужая боль во мне, боль за других. Стыд— боль за себя (хотя и говорят «мне за него стыдно», но это перенос). Совесть — боль за других.
Так что же выходит, поступать против совести, не слушать ее угрызений — значит идти против себя и против общества?
Ох, кажется я понял простую вещь. Да ведь надо делать лишь одно: доверять своей совести, полагаться на нее и следовать своей совести! Радостно подчиняться своей совести и отказываться от всякого шага, если он против совести. Так легко! Мол, рад бы, да не могу.
Сколько раз я себя подводил, не счесть, а совесть моя— не подводит. Она исправно делает свое дело: грызет. Да к чему это говорят: «неподкупная совесть», «не идет против совести», за что это хвалят совестливых? Это же самое простое и легкое — во всем следовать совести. Это почти беззаботная жизнь!