Нормы современного русского литературного языка (Горбачевич) 1978 год скачать Советский учебник
Старые учебники СССР
Назначение: ПОСОБИЕ ДЛЯ УЧИТЕЛЕЙ
Авторство: Кирилл Сергеевич Горбачевич
Формат: DjVu, Размер файла: 3.44 MB
СОДЕРЖАНИЕ
Введение
Глава первая. Русский -литературный язык в наше время
Литературный язык и его свойства
Изменение социальной базы и структуры русского языка
Хронологические границы современного русского литературного языка
Письменная основа современного русского литературного языка
Богатство русского литературного языка и научно-техническая революция
Современный русский литературный язык и художественная литература
Дополнительная литература
Глава вторая. Природа норм литературного языка
Динамическая теория нормы
Вариантность и норма
Поиски критериев правильной нормы
Дополнительная литература
Глава третья. Нормы словоупотребления
Новые слова в оценке современников
Словотворчество писателей и литературный язык
Полезные и вредные заимствования
Требование смысловой точности и многозначность русского слова
Появление новых значений и ненормативное словоупотребление
Сочетания правильные, неправильные и необычные
О подлинной и мнимой тавтологии
Дополнительная литература
Глава четвертая. Нормы ударения
Особенности ударения в русском языке
Причины изменения и колебания ударения
Основные тенденции в развитии русского ударения
Колебания ударения у существительных мужского рода. Развитие наконечного ударения в падежных формах существительных мужского рода
Колебания ударения у существительных женского рода.
Изменение ударения у прилагательных
Изменение ударения у глаголов
Дополнительная литература
Глава пятая. Нормы произношения
Московское и ленинградское произношение 135
Сближение произношения с написанием 138
Произношение заимствованных слов 140
Сценическое произношение и его особенности 144
Устранение диалектного произношения 146
Произношение орфографического сочетания 148
Особенности перехода ё в о в современном русском языке 151
Дополнительная литература 159
Глава шестая. Нормы в морфологии 161
Причины вариантности в формах слова 162
Уподобление форм слова и функциональные особенности морфологических вариантов 164
Колебание в грамматическом роде у неологизмов типа липси, цунами и т. п. 171
Определение грамматического рода аббревиатур 176
Нормы употребления сложносоставных слов типа диван-кровать, вагон-лавка, кафе-ресторан и т. п. 179
Колебания в падежных формах 184
Дополнительная литература 191
Глава седьмая. Синтаксические нормы 193
I. Вариантность в форме управления
Причины изменения норм в управлении и функциональные особенности синтаксических вариантов 195
Распространение конструкций с винительным падежом 202
Конкуренция предложных и беспредложных сочетаний 212
Вытеснение приименного дательного падежа формой родительного падежа 215
Колебание управления в некоторых словосочетаниях типа цена деньгам — цена денег, подвести итоги соревнованию — подвести итоги соревнования 218
II. Вариантность в форме согласования 223
Распространение смыслового согласования сказуемого с подлежащим при обозначении женщины по ее профессии, должности
Распространение смыслового согласования сказуемого с подлежащим, выраженным количественно-именным сочетанием 228
Дополнительная литература 233
Заключение 234
Список сокращений 237
Скачать учебник СССР -Нормы современного русского литературного языка 1978 года
СКАЧАТЬ DjVu
Мой верный другг мой друг коварный, мой царь, мой раб — родной язык!
(В. Брюсов)
ВВЕДЕНИЕ
Трудно встретить сейчас человека, полностью, равнодушного к современной речи и удовлетворенного ее состоянием. На колебания и сложность норм русского литературного языка сетует стар и млад. Впрочем, образованная часть общества никогда не была безразличной к своему языку. Почти всегда находились сторонники языкового обновления, даже реформ языка, а с другой стороны, пуристы — ревнители чистоты и правильности старых, традиционных речевых навыков. Спор между ними — это непреходящий спор, чем-то похожий на извечную проблему «отцов и детей».
Но в последнее время интерес к родному языку стал носить отнюдь не отвлеченный характер. Беспокойная мысль (правильно или неправильно?), творческие муки слова вышли за пределы профессорских кабинетов и учебных аудиторий. Споры о языке, дебаты и прения о его красоте и богатстве, о порче и обеднении нашей речи происходят сейчас, как заметил Корней Чуковский, «в обстановке раскаленных страстей». Свидетельством этому служит хотя бы та широкая и горячая дискуссия, которая уже несколько лет ведется на страницах «Литературной газеты».
Неослабный и возрастающий интерес к языку и повышенные требования к форме речи знаменуют собой новый этап в культурном развитии нашего общества. Все более укрепляется в сознании современников то, что речь человека — это лакмусовая бумажка его общей культуры, что владение литературным языком составляет необходимый компонент образованности, интеллигентности и что, наоборот, «языковая малограмотность, — как еще говорил М. Горький, — всегда является признаком низкой культуры и всегда сопряжена с малограмотностью идеологической» (Открытое письмо А. С. Серафимовичу, 1934 г.).
Осознание общественной важности литературного языка и тревога о его судьбах естественно ведут к формированию целенаправленной языковой политики. Это звено современного научного мировоззрения принято называть учением о культуре речи. И хотя учение о культуре речи не сложилось еще как самостоятельная научная дисциплина, сейчас все же можно говорить об основных задачах и объекте этой гуманитарной области познания. Культура речи включает в себя, во-первых, требование правильности речи, знание и соблюдение языковых норм (норм произношения, ударения, словоупотребления и т. д.), во-вторых, стремление к выразительности, наибольшей эффективности высказывания (здесь назначение культуры речи смыкается с задачами стилистики языка). Мысль о разграничении двух сторон рассматриваемого понятия принадлежит в отечественном языкознании известному ученому Г. О. Винокуру. «Понятие культуры речи, — писал он, — можно толковать в двояком смысле, в зависимости от того, будем ли мы иметь в виду одну только правильную речь или же также речь умелую, искусную» (Из бесед о культуре речи. — «Русская речь», 1967, № 3, с. 10). Культура речи предполагает, таким образом, не только правильное, но и уместное (как теперь говорят, оптимальное) использование языковых средств в определенной речевой ситуации.
Понятие «культура речи» не сводится к мелочной опеке и погоне за отдельными уродливыми словечками и безграмотными оборотами. Метод отбора слов и выражений, установление действующих норм литературного словоупотребления и практические рекомендации (представленные в словарях, грамматиках и учебных пособиях) должны основываться на научном осмыслении языка в качестве объективного и непрерывно эволюционирующего феномена.
Борьба за культуру речи всегда ведется как бы на два фронта: против тех, кто безоглядно засоряет литературный язык ненужными и даже вредными новшествами, и против тех, кто упрямо противится всему новому, непривычному, но в то же время прогрессивному и полезному. Каждый языковед подписался бы сейчас под бессмертными словами И. С. Тургенева: «Берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками» («По поводу «Отцов и детей»). Сохранение ценностей, которые основываются на языковой традиции, — одна из задач учения о культуре речи. Но литературно-языковые традиции — это клад, но не кладовая с обветшалыми словечками и словосочетаниями. Традиция — то, что вышло из прошлого, живет и продолжает служить нам. Но безуспешно цепляться за идеалы минувшего, поклоняться старому языку как неприкосновенному кумиру. При нормативной оценке современной речи неуместны ни сладкоречивые восторги, ни гневные и тем более предвзятые осуждения. Позитивная программа языковой политики и совершенствования речевой культуры может быть сформирована только на основе спокойного и вдумчивого исследования, объективно-исторического анализа конкретных языковых фактов.
Все это имеет прямое отношение к преподаванию русского языка в школе. Нет необходимости доказывать, как велика роль школы в повышении культуры речи, в усвоении норм литературного языка. Школа — это основной канал сознательного коллективного воздействия на речевую практику. Именно в стенах школы исправляются и шлифуются языковые навыки, здесь формируется правильная литературная речь.
Однако средняя школа (как, впрочем, и высшие учебные заведения) не имеет пока ни четкой программы, ни пособия для изучения трудных и спорных фактов современного словоупотребления. В школьном преподавания не всегда учитывается диалектика языкового развития. Язык нередко представляется как нечто статичное и неизменное, а его нормы — вечными и нерушимыми. Исходя из традиционного (часто уже устарелого) или субъективного представления о правильности речи, учитель иногда отвергает то или иное новообразование, которое в действительности является перспективным и жизнеспособным, которое идет на смену отживающей норме.
Известно, что для русского литературного языка характерна неодинаковая обязательность (жесткость) и устойчивость нормы, широта ее действия. Учителю-сло-веенцку необходимо знать не только наиболее уязвимые и проницаемые участки современного словоупотребления, но и учитывать основные направления в развитии русского литературного языка. Для нормативной опенки спорных случаев современной речи часто недостаточно действующего в школе мерила: «правильно» — «неправильно». В литературном языке имеются тысячи вариантов, которые возникают вследствие развития языка и отражают временное сосуществование старого и нового качества. Часто случается, что оба варианта отвечают требованиям нормы, допустимы в пределах литературной речи, но обладают определенным функциональным своеобразием. Характеристика этих особенностей — нелегкая, но весьма важная задача обучения родному языку.
В этом пособии рассматриваются наиболее трудные факты письменной и устной речи, представлены наиболее острые конфликты в современном словоупотреблении. Во всех случаях автор стремился показать, как складываются нормы, пытался отыскать причину их колебаний и определить общее направление в развитии русского литературного языка. Хотя в последние годы о культуре русской речи написано немало интересных книг и статей, не все проблемы этой сложной области познания нашли одинаковое решение. В некоторых случаях в науке еще нет общепринятого взгляда на те или иные языковые процессы. В книге отмечаются основные точки зрения на характер норм литературного языка и приемы их исследования. Многие важные сведения читатель сможет получить из дополнительной литературы, списки которой приводятся в конце каждой главы.
Мир слов имеет свои закономерности, познание которых не менее увлекательно, чем, скажем, изучение биологии или химии. Объяснение фактов колебания и отклонения от современных норм, сопровождаемое историческими экскурсами («дыханием истории!»), пробудит интерес к языку, сделает процесс преподавания более живым и плодотворным и, что самое главное, будет способствовать выработке правильного, научного представления о нормах литературного языка и их развитии. Без этого едва ли можно решить задачи новых школьных программ по русскому языку, где особо подчеркивается важность освоения и совершенствования литературной речи.
Глава первая
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК В НАШЕ ВРЕМЯ
О русском литературном языке написано множество книг и статей. В них рассказывается и о его сложной и прихотливой истории, и о богатстве и выразительной силе этого величайшего национального достояния, и о той важной роли, которую играет русский литературный язык в нашей стране и на международной арене. Являясь живой связующей нитью поколений, литературный язык впитал в себя все лучшее, здоровое из народной речи. Он воплощает мировоззрение русского народа, отражая, как в зеркале, достижения его национального духа и культуры.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК И ЕГО СВОЙСТВА
Долгое время среди языковедов бытовало мнение, что всякий литературный язык является чисто искусственным образованием. Некоторые ученые сравнивали его даже с оранжерейным растением. Считалось, что литературный язык далек от живого (естественного) языка и поэтому не представляет значительного интереса для науки. Сейчас такие взгляды полностью изжиты. Литературный язык, будучи продуктом длительного и сложного исторического развития, органически связан с народной основой. Часто цитируют слова М. Горького о том, что «деление языка на литературный и народный значит только то, что мы имеем, так сказать, «сырой» язык и обработанный мастерами» (О том, как я учился писать. 1928 г.). Правда, при этом иногда суженно представляют круг людей, которых называют «мастерами слова», имея в виду исключительно писателей и ученых. В действительности же в процессе обработки народного языка принимают участие и общественные деятели, публицисты, учителя и другие представители русской интеллигенции. Хотя, конечно, роль писателей и поэтов в этом деле наиболее значительна.
Литературным языком называют исторически сложившу юс я высшую (образцовую, обработанную) форму национального языка, обладающую богатым лексическим фондом, упорядоченной грамматической структурой и развитой системой стилей. Сближаясь на разных этапах своего развития то с книжно-письменной, то с разговорно-устной формой речи, русский литературный язык никогда не был чем-то искусственным и совершенно чуждым народному языку. В то же время между ними нельзя ставить и знак равенства. Литературному языку присущи особые свойства. Среди его основных признаков выделяются следующие:
1) наличие определенных норм (правил) словоупотребления, ударения, произношения и т. д. (причем, норм более строгих, чем, скажем, в диалектах), соблюдение которых имеет общеобразовательный характер независимо от социальной, профессиональной и территориальной принадлежности носителей данного языка;
2) стремление к устойчивости, к сохранению общекультурного наследства и литературно-книжных традиций;
3) приспособленность не только для обозначения всей суммы знаний, накопленной человечеством, но и для осуществления отвлеченного, логического мышления;
4) стилистическое богатство, заключающееся в обилии. функционально оправданных вариантных и синонимичных средств, что позволяет достигать наиболее эффективного выражения мысли в различных речевых ситуациях.
Разумеется, эти свойства литературного языка появились не сразу, а в результате длительного и искусного отбора наиболее точных и весомых слов и словосочетаний, наиболее удобных и целесообразных грамматических форм и конструкций. Этот отбор, осуществлявшийся мастерами слова, сочетался у них с творческим обогащением и усовершенствованием родного языка.
ИЗМЕНЕНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ БАЗЫ И СТРУКТУРЫ РУССКОГО ЯЗЫКА
Социальная обусловленность языка вообще, а литературного языка в особенности естественно ставит изменение свойств и структуры литературного языка в определенную зависимость от общественно-исторических преобразований. Прежде всего это касается, конечно, самой социальной базы, т. е. состава носителей литературного языка.
Социальная база русского литературного языка в начале XIX в. была чрезвычайно узкой. Правда, судьбы русского литературного языка и его отношение к народа ной стихии уже тогда волновали часть общества и были предметом непримиримых споров. Достаточно вспомнить шишковистов с их проповедями патриархально-книжной «славянщизны» и карамзинистов, насаждавших столь же далекий от народной основы благопристойный и офранцуженный жаргон аристократических салонов. Но к этой спорящей о языке части общества принадлежало в лучшем случае всего несколько тысяч столичных и провинциальных дворян. И хотя в то время уже писали Пушкин и Крылов, опиравшиеся на самобытную и народную языковую основу, русским литературным языком владел тогда ничтожный процент русского населения. Ведь безграмотное крестьянство России говорило в ту пору преимущественно на диалектах (здесь, правда, нееобходимо отметить гораздо большую взаимную близость русских говоров общенациональной основе, чем, скажем, у раздробленных диалектов немецкого языка). Но, как бы то ни было, блестящие образцы русской литературной речи, представленные в классических произведениях первой половины XIX в., оставались, в сущности, неизвестными для подавляющего большинства русского народа. Даже много позже, по переписи 1897 г., грамотность населения России составляла только около 30% (из них преимущественно дворянство и представители других имущих сословий).
Неудивительно поэтому, что структура национального языка до недавнего времени и строилась в основном на противопоставлении: «литературный язык» — «террйториальные диалекты». Однако сейчас социальная база русского литературного языка несравнимо расширилась.
Коренные изменения общественного уклада, всеобщее образование, массовая"печать, радио, телевидение сделали литературный язык истинно всенародным достоянием, главным средством языкового общения подавляющей части населения. С другой стороны, уходят в прошлое, нивелируются территориальные диалекты. Они не только перестали быть питательной средой для литературного языка, но сейчас уже в самой глухой деревне трудно отыскать стариков-старожилов, сохранивших диалектную речь в чистом виде. Сельская молодежь практически уже забыла свой диалект и говорит на литературном языке лишь с некоторыми фонетико-морфологическйми особенностями и сравнительно редкими вкраплениями областных слов.
Итак, социальные преобразования в послереволюционный период существенно изменили структуру русского литературного языка, что наиболее ярко выражается в утрате прежней оппозиции: «литературный язык» — «территориальные диалекты». Возникает естественный вопрос: чему же сейчас противостоит русский литературный язык, что является, так сказать, его антиподом?
Едва ли перспективно искать противопоставление русскому литературному языку в особенностях речи социальных групп современного общества. Своеобразие профессиональной речи наших дней лишь на первый взгляд кажется чем-то принципиально значительным. В действительности же ее специфика имеет не качественный, а количественный характер и ограничена набором узкоспециальной лексики, особенностями ударения у нескольких десятков слов (искра, добыча и т. п.), образованием некоторых грамматических форм (клапана, ватмана и т. п.) и синтаксических конструкций (разведка на нефть, наблюдение больного, следить зверя и т. п.).
В 1963 — 1966 гг. Институтом русского языка АН СССР было проведено широкое социально-лингвистическое обследование степени употребительности разных речевых форм у современных носителей русского языка (главным методом исследования служило распространение вопросника, или, как теперь говорят, анкетирование, с последующей механизированной обработкой полученных ответов на машиносчетной станции ЦСУ СССР). Как показали результаты этой работы (они опубликованы в кн. «Русский язык по данным массового обследования». М., 1974), количественное различие ь предпочтении фонетических, акцентных и морфологических вариантов среди социальных групп сравнительно невелико. В историческом же плане социально-профессиональная обусловленность применения вариантов общеупотребительных слов, как и территориальные особенности произношения и ударения, испытывает тенденцию к уменьшению, постепенно заменяясь ситуативной зависимостью. Языковое своеобразие социально-профессиональных групп современного общества остается достаточно существенным лишь в плане лексической специализации (закрепленность профессиональной терминологии). Однако одно это обстоятельство еще не может служить основанием для выдвижения особенностей речи социальных групп в качестве принципиального противопоставления литературному языку (каковым было раньше противопоставление: «литературный язык» — «территориальные диалекты»).
Неверно было бы считать основным антиподом руо ского литературного языка и современные жаргоны (хотя, конечно, они находятся за пределами литературного языка). Впрочем, в наше время практически нет жаргонов в узком, буквальном смысле этого слова. В прошлом социальной основой жаргонов (т. е. обособленных и замкнутых речевых систем) являлись деклассированные элементы или представители келейных, засекреченных профессий (воровской жаргон, жаргон нищих, торговцев-офеней и т. д.). Непонятный неискушенному слуху набор словечек создавался обычно с целью конспирации, сохранения тайны ремесла. Такие жаргоны умерли, исчезли вместе с породившим их общественным укладом (правда, некоторые «осколки» прежних жаргонов сохранились в литературном языке, например: двурушник, буквально — протягивающий две руки за милостыней, из речи нищих; халтура, буквально — поминальная служба, из речи старого духовенства). То, что наблюдается в наше время, не является замкнутой речевой системой, и правильнее было бы обозначать это не жаргоном, а жаргонной (или жаргонизированной) лексикой. Эти-то словечки в качестве «инкрустаций» обычной литературной речи, к сожалению, еще используются в некоторых слоях современной молодежи (ср. в речи «стиляг»:
железно, потрясно, клёво, чувак, чувиха, хилять, корочки н т. п.).
О необходимости очищения языка от «паразитивного хлама» подобного рода писал еще М. Горький. Конечно, борьба против жаргонизмов не потеряла остроты и в наше время. Однако не следует преувеличивать их опасность для литературной речи. Известно, что запретный плод сладок, а поэтому предавать жаргонизмы публичкой анафеме и тем более наказывать за их употребление (а такие советы иногда даются) — значит повторять печальную историю с насильственным забвением Герострата. Увлечение жаргонными словечками — это как бы «детская болезнь «левизны» в языке. Их существование к речи, как и у всякой моды, обычно недолговечно (на моей памяти в речи школьников и некоторых взрослых еще нередко встречались такие сорняки, как буза, на ять, на большой палец и т. п., ныне практически исчезнувшие из обихода). Причины распространения новых жаргонных словечек, этой привлекательной для некоторой части молодежи словесной пены, кроются в погоне за мнимой образностью, оригинальностью речи. Примечательно, что особенно рьяными поклонниками жаргона оказываются те, у кого недостаточна литературная начитанность и беден собственный словарный запас. Путь очищения языка от жаргонной шелухи не в диктаторском запретительстве, а в обогащении речи молодежи истинными ценностями отечественной и мировой культуры.
Современный русский литературный язык противостоит не реликтовым проявлениям территориальных диалектов и не речевым особенностям отдельных социальнопрофессиональных групп (в том числе и молодежному «жаргону»), а более широкому кругу языковых фактов, которые можно было бы назвать «ненормированная речь». Норма — основной признак литературного языка. Все, что не соответствует норме, является отступлением от общепринятых правил, принадлежит к ненормированной речи.
Круг явлений, охватываемый понятием «ненормированная речь», весьма обширен и генетически неоднороден. В нее входят: а) остаточные элементы диалектного, или, точнее, полудиалектного характера (например: плотит вм. платит, броюсь вм. бреюсь, переведены вм. переведены, верба вм. верба, площадА вм. площади и т. н.);
б) архаичные формы, которые были в прошлом образцами словоупотребления, но перестали соответствовать норме (например: засуха вм. засуха, библиотека вм. библиотека, в лесе вм. в лесу, в дому вм. в доме, сторониться от кого-, чего-либо вм. сторониться кого-, чего-либо и т. п.); в) особенности социально-профессиональных наречий (например: рудник вм. руднйк, агонйя вм. агония, клапана, вм. клапаны и т. п.); г) новообразования, не признаваемые нормативными вследствие отрицательной общественно-эстетической оценки (например: звонит вм. звонйт, прйговор вм. приговор и т. п.); е) жаргонизмы и другие слова, находящиеся за пределами литературной лексики.
Особо следует остановиться на понятии «просторечие». Этот термин в современных исследованиях и словарях русского языка продолжает применяться в двух значениях. Под ним понимается один из стилей литературного языка с присущим ему особым кругом слов и форм, воспринимаемых на фоне других стилей (например: облапошить, дубасить, окочуриться, лоботряс и т. п.). Такие факты называют «литературным просторечием». Но иногда термином «просторечие» называют и те явления, которые не входят в литературный язык, принадлежат ненормированной, малограмотной речи (например: тро-лебус вм. троллейбус, инженера вм. инженеры, делов вм. дел и т. п.). Эта двузначность термина «просторечие» отмечается и в специальных словарях (см., например, Ро-зентальД. Э., Теленкова М. А. Справочник лингвистических терминов. Пособие для учителей. М., 1972). Думается, однако, что в целях большей терминологической точности «просторечием» следовало бы называть только стилистически сниженные (грубоватые, но нередко оправдываемые контекстом речи) факты литературного языка (башка, брюхо, пузо, жрать, дрыхнуть и т. п.), отграничивая их от тех явлений, которые находятся за пределами литературного языка (ненормированная речь, жаргонизмы и т. п.).
Изменение социальной базы, состава носителей литературного языка привело и к другим существенным преобразованиям его структуры. Изменилось социальное и эстетическое восприятие языка. Ушли в прошлое и снобистское любование словом, и пренебрежительно барское отношение к народной речи, свойственное отдельным кругам рафинированной дореволюционной интеллигенции. Культурой овладели широкие слои населения.
Следствием этого явилась демократизация литературного языка, сближение его с разговорно-просторечной стихией и профессиональной речью. Вот с какими словами обращалась к писателям и интеллигенции Мариетта Шагинян: «Пришло время обновить твой язык устной речью, прислушаться к изменениям и новизне в разговоре живых людей, современников, сойти из книжного шкафа в уличную толпу...» (Человек и время. — «Новый мир», 1975, № 3). Современные исследователи пишут о стилистической нейтрализации, т. е. расширении состава нейтральной лексики за счет стилистического обесцвечивания смежных лексических пластов. В самом деле, в «Толковом словаре русского,языка» под ред. Д. Н. Ушакова 1 слова перспектива, принцип, проблема, престиж, привилегия, тенденция и многие другие снабжены пометой «книжное». Это свидетельствует о том, что в 30-х годах приведенные слова были свойственны книжному стилю. Сейчас они употребляются уже без стилистических ограничений. Правда, другие слова, в прошлом не имевшие стилистической окраски (например, брюхо), перешли в разряд просторечных, однако основной, магистральный путь развития русского литературного языка состоит в сближении книжного и разговорного стилей (что, естественно, не исключает сохранения стилистической приуроченности у многих тысяч слов и их вариантов).
. Изменения в социальной базе и структуре русского литературного языка отразились на общих принципах и способах оценки языковых фактов. Если раньше основным признаком была, так сказать, пространственная характеристика («где, на какой территории или в какой социальной группе так говорят»), то теперь все более существенной становится функциональная характеристика («с какой целью, в какой ситуации так говорят»). От территориально-социальной обособленности наш язык движется к единой, взаимосвязанной и рациональной системе функционально загруженных элементов.
1 Далее название этого словаря дается сокращенно: Словарь Ушакова. О других принятых сокращениях часто упоминаемых работ, словарей и справочников см. в конце книги.
ХРОНОЛОГИЧЕСКИЕ ГРАНИЦЫ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Вопрос о хронологии современного русского литературного языка приобрел сейчас особенную остроту. Языковеды-русисты и преподаватели в средней школе обычно опираются на понимание современности от эпохи Пушкина до наших дней. Однако существенные изменения и в составе лексики, и в нормах словоупотребления вызывают необходимость пересмотра такой хронологизации.
Действительно, даже у Пушкина мы встречаем такие, например, устарелые ударения и формы слов: засуха, музыка, библиотека, кладбйще, эпигрйф, филолог, дальний, турка, вихорь, клоб (вм. клуб) и т. п. Глагол взойти в значении войти употребляли Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Никитин, Лажечников, Л. Толстой, Слепцов, Чернышевский и другие известные писатели прошлого. Ненормативная сейчас форма родительного множественного сапогов была совершенно нормальной для литературного языка XIX в. Особенно значительные изменения произошли в лексической и синтаксической сочетаемости.
Естественно, что во многих научных работах, в том числе и в Академических грамматиках (1953, 1954 и 1970), язык нашего времени если не противоставляется, то сопоставляется с языком эпохи Пушкина. Представление о таких хронологических рамках современного русского литературного языка иногда толкуется как расширительное, даже как дань традиции. Язык советской эпохи рассматривается в качестве нового этапа исторического развития русского литературного языка. В научной литературе нередко встречаются такие уточняющие наименования: «язык нового времени»,
«живая система языка» и т. п. В 1966 г. В. В. Виноградов высказал мысль о том, что границы современного языка — это время с 90-х гг. XIX — начала XX в. вплоть до наших дней («Вопросы языкознания», 1966, № 6, с. 8).
В особенно неблагополучном и двусмысленном положении оказывается нормативная и учебная лексикография, которая, с одной стороны, должна считаться с традиционной хронологизацией литературного языка (от Пушкина) и оберегать культурно-историческое наследие, а с другой — обязана отражать реальное языковое сознание носителей языка. Ориентация на язык классической литературы XIX в. нередко приводила лексикографов к неоправданному уравниванию старых и новых форм выражения. Например, в Словаре Ушакова и Большом академическом словаре признаются нормативными ботинок (мужской род) и ботинка (женский род). Действительно, в XIX в. преобладал вариант ботинка (Гончаров, Достоевский, Некрасов, Тургенев, Лесков, Григорович, Писемский, Мамин-Сибиряк, Салтыков-Щедрин, Л. Толстой, Чехов и Др.). Хотя форма женского рода встречается и в начале XX в. (М. Горький, Блок, Маяковский), сейчас она уже не соответствует современной литературной норме.
Поэтому при составлении сугубо нормативного словаря-справочника «Трудности словоупотребления» (1973) нижней границей современного литературного языка был признан период конца 30-х — начала 40-х гг. нашего века. Дело в том, что многое в языке 20-х — начала 30-х гг. оказалось эфемерным и не сохранилось. Относительно этого периода писали о языковой смуте, языковой разрухе, огрублении языка, болезни роста и даже гибели языка. В то время в связи с массовой миграцией населения (в основном приток крестьянского населения в города) усилилось влияние диалектных особенностей речи. На конец же Ю-х годов падает окончание важного этапа культурной революции. К этому времени складывается новая по социальному составу интеллигенция. Происшедшие в 30 — 40-е гг. изменения в составе населения крупнейших городов существенно влияют на нормы произношения и ударения. После I съезда советских писателей усиливается борьба за чистоту русского языка, начинается упорядочение общественной речевой практики, известная стабилизация языковых норм. Именно этот период (конец 30-х — начало 40-х гг.) характеризуется укреплением языковых норм, созданием художественных произведений, отличающихся, помимо прочих достоинств, образцовым языком.
Хронологизация русского литературного языка наших дней ждет своего подлинно научного освещения, при котором должны учитываться и «читаемость» художественной литературы XIX в., и ее культурно-воспитательное значение. Ни один языковед не призывает сбросить непревзойденные творения Пушкина и Гоголя, Лермонтова и Тургенева с «корабля современности». Однако при всем этом нормативная оценка речевых фактов может производиться только с точки зрения языкового сознания наших дней. Поэтому и словарь-справочник «Трудности словоупотребления» (1973), и «Словарь трудностей» (1976) квалифицируют, например, форму сапогов (вм. сапог) как ненормативную, несмотря на то что ее употребляли Пушкин, Гоголь, Достоевский, Некрасов, А. К. Толстой, Л. Толстой, Чехов и другие выдающиеся писатели XIX в. Хотя форма предложного падежа в дому широко представлена в классической литературе (Пушкин, Фет, А. К. Толстой, Короленко и др.) и встречается даже у современных поэтов (Твардовский, Друнина, Ахматова, Цветаева, Прокофьев и др.), нормой стала форма в доме. Сейчас уже не могут считаться нормативными ударения гроббвый, громовый, несмотря на то что они были обычны для поэзии XIX в. (Пушкин, Лермонтов, Жуковский, Полонский, Некрасов и др.).
ПИСЬМЕННАЯ ОСНОВА СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Признание взаимосвязи и взаимообусловленности письменной и устной форм речи не снимает вопроса о преобладании одной из них при становлении и образовании норм литературного языка. С исторической точки зрения соотношение письменной и устной речи не было одинаковым. Этапы расхождения книжного и разговорного стилей сменялись их сближением и взаимопроникновением. В развитии норм русского литературного языка, как справедливо замечает Л. И. Скворцов, неоднократно происходила смена установок на «разговорность» («народность») или на «литературность» («книжность»). Известно, что при конкуренции форм больше шансов на выживание имеет та, которая поддерживается письмом, литературно-книжной традицией. Поэтому основатели .учения о культуре русской речи (Г. О. Винокур, Л. П. Якубинский, Л. В. Щерба и др.) закономерно искали норму национального языка в первую очередь в более устойчивой письменной основе. Справедливо об этом писал немецкий языковед XIX в. Г. Пауль: «Лишь благодаря закреплению на письме норма перестает зависеть от отдельных говорящих и может быть передана грядущим поколениям в неизменном виде» (Принципы истории языка. Рус. пер. М., 1960, с. 478).
В то же время многие исследователи пишут о вторичности письменной речи об ее отставании от устной и зависимости от тех закономерностей, которые присущи именно разговорной форме общения. Не случайно Л. В. Щерба сравнивал разговорную речь с кузницей, в которой куются все изменения языка.
Думается, что социальные преобразования последних десятилетий не только ускорили процесс сближения устной (разговорной) речи с письменной (книжной или профессиональной), но и укрепили приоритет письменной основы русского литературного языка. Не только в устном публичном выступлении, но и в обстановке непринужденной беседы мы все ощутимее чувствуем «оковы» письменной формы речи, влияние свойственных ей конструкций и словосочетаний.
Графические представления («орфографическая одежда», по выражению Л. В. Щербы) все прочнее укрепляются в нашем сознании. В связи с этим психологи обратили внимание на появление как бы «оптико графического» типа людей, воспринимающих нормы языка преимущественно через письмо. Возрастающая роль печатного слова, как полагают психологи, приводит к превращению письменной нормы из вторичной в первичную знаковую систему. Результаты уже упоминавшегося социолингвистического исследования (см.: Русский язык по данным массового обследования. М., 1974) свидетельствуют об усилении ориентации молодежи на письменную (литературно-традиционную) норму.
Таким образом, для современного состояния русского литературного языка при наличии тесного взаимодействия между письменной и устной формой речи характерно, что «ведущая роль остается за письменно-литературной разновидностью» (Филин Ф. П. Литературный язык как историческая категория. Тезисы докладов Всесоюзной научной конференции по теоретическим вопросам языкознания. М., 1974).
БОГАТСТВО РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА И НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Русский язык по праву называют одним из наиболее богатых и развитых языков мира. Но каково количественное выражение сокровищ нашей национальной речи? Сколько слов в русском языке?
Думается, ни один ученый не возьмется отметить на этот коварный вопрос, имея в виду определенную цифру. Точными сведениями О словарном запасе живого языка наука не располагает и никогда не будет их иметь, так как язык находится в вечном обновлении и развитии. Количество слов не является постоянна величиной. Есть и другие причины, заставляющие нас отказаться от по пытки точно вычислить количество слов в языке. Это неосуществимо даже в наш век компьютеров и других сложных машин.
Известно, что Словарь Ушакова содержит 85 289 слов. Есть данные и о других словарях. Например, в «Толковом словаре живого великорусского языка» Владимира Даля — почти 200 тысяч слов, а в удостоенном Ленинской премии академическом семнадцатитомном словаре — 120 480 слов. Цифры разные, но, что самое важное, ни одна из них не соответствует действительному коли честву слов в русском языке.
Почему так происходит? Это нетрудно понять. Дело в том, что в словари литературного языка включается далеко не вся и не всякая лексика общенародного языка. Не помещаются, например, областные слова. Ведь еще и сейчас в отдельных местах РСФСР говорят мшара ( — болото), гашник ( = пояс), грудок ( = костер), баркан ( = морковь) и т. п. Таких, правда, теперь малоупотребительных слов сотни тысяч. И все они принадлежат русскому языку. Кроме того, в словари литературного языка не входит специальная терминология. А ведь количество терминов в современной науке измеряется семизначной цифрой и неуклонно растет. Могут возразить, что среди терминов много слов иноязычного происхождения. Это верно, но отнюдь не отрицает их принадлежности к нашему словарному запасу. Ведь многие слова, заимствованные в разное время и из разных языков (например: лошадь, деньги, комната, бумага, газета) , давно уже освоены русским языком.
Помимо диалектизмов и специальных терминов, в словари не включается еще огромная армия слов. Это — географические названия (в языкознании их называют топонимами). Несмотря на своеобразие, они тоже слова русского языка. К ним относятся и названия городов {Ярославль, Смоленск, Новгород, Брест, Брянск), и названия рек и озер (Волга, Десна, Волхов, Ильмень), и названия холмов, ручьев, болот, урочищ, угодий, и названия поселков, деревень, городских улиц и т. п. Сколько таких слов? На этот вопрос даже приблизительно трудно ответить. Подсчитано, правда, что в Советском Союзе около трех миллионов рек и водных протоков, больше двух миллионов озер. И ведь каждое имеет свое имя.
Но и это еще далеко не все. Русский язык обладает богатейшими словообразовательными возможностями. Проведем такой эксперимент. Будем прибавлять приставки пол-, сверх- и недо- к разным существительным, прилагательным и глаголам: полдороги, полдома, полгорода, полквартиры, пол книги, полстакана, полрюмки, полкастрюли... сверхмощный, сверхскоростной, сверхгениальный, сверхмнительный, сверхлюбопытный... недослушать, недо-плыть, недолететь, недостатки, недолюбить, - недосчитать, недорассказать, не до диктовать. И т. д. чуть ли не бесконечно. Могут возразить: многих из этих «придуманных» нами слов нет в словарях. Да, конечно, нет. В целях сокращения объема издания такие потенциальные слова, как недолететь и сверхмнительный, не помещаются в словари. И это вполне оправданно. Их легко образовать по аналогии, а значение понятно из составляющих частей. Но в нашей реальной жизни эти слова существуют, хотя и не принимаются во внимание при подсчете.
Таким образом, если учитывать областные слова, топонимы, термины и производные слова, образуемые по активной словообразовательной модели, то окажется, что в русском языке несколько миллионов слов. Это действительно язык-миллионер.
Как и всякий язык, русский язык непрерывно обновляется и обогащается новыми словами — неологизмами. Приток неологизмов особенно усилился в -наш век научно-технического прогресса. Без преувеличения можно сказать, что каждый прожитый день рождает не одно новое слово. Словари не поспевают за темпом быстротекущей жизни. Видимо, лишь будущим историкам и языковедам предстоит определить размеры и последствия влияния научно-технической революции XX в. на судьбы русского литературного языка. Сейчас же можно со реей определенностью говорить о значительном пополнении русского языка с количественной стороны.
Однако ни бурный рост научно-технической информации, ни властный и закономерный переход специальной терминологии в общелитературный язык (ср., например, употребление термина акселерация в каждодневной печати), ни процесс рационализации, или, как теперь еще пишут, интеллектуализации, в области словотворчества не привели к качественным изменениям русского литературного языка. Напрасно было бы искать, как предлагают некоторые литературоведы, некий новый научно-технический стиль современной литературы. Неверно также и то, что между языком науки и общедоступным языком якобы образовалась непреодолимая пропасть. Научно-техническая революция не затронула основ, внутренней структуры русского литературного языка. Приток заимствованных терминов и увеличение удельного веса интернациональных слов вовсе не означает стирания национальных граней в области культуры. Наш литературный язык остается выразителем национального самосознания русского народа. «Под влиянием научно-технической революции литературный язык усложняется (подчиняясь при этом своим внутренним закономерностям), — пишут Ф. П. Филин и Л. И. Скворцов, — он лучше, тоньше и точнее служит человеку, но при этом отнюдь не «мехаиицируется» и не «логизируется», оставаясь живым языком» (Культура русской речи. — «Вестн. АН СССР», 1975, № 5, с. 101).
СОВРЕМЕННЫЙ РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК И ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
Известно, что понятие «литературный язык» не совпадает с понятием «язык художественной литературы». Последний выходит за пределы собственно литературного языка. «Язык художественной литературы со свойственной ему «установкой на выражение», — писал В. В. Виноградов, — имеет законное право на деформацию, на нарушение общелитературных языковых норм» (Литературный язык и язык художественной литературы. — «Вопросы языкознания», 1955, № 4, с. 4). В целях реалистического изображения жизни писатели включают в свои произведения нелитературные слова, формы слов и выражения, допускают оправданные контекстом отступления от норм литературного языка.
Таким образом, писателям, которые не только сообщают некие сведения, но и преследуют художественно эстетическое цели, разрешен как бы сознательный выход за границы нормированного языка. Более того, неукоснительное следование норме, стерильно чистая, но в то же время невыразительная и однообразная речь для художественного произведения могут быть даже пагубными. Есть особая прелесть в обоснованных отступлениях от усредненного нормативного стандарта. Тургенев, познакомившись с посмертным изданием некоторых сочинений А. И. Герцена, писал так: «Язык его, до безумия неправильный, приводит меня в восторг...» (Из письма П. Анненкову от 18.Х.1870 г.). Вспомним также у Пушкина:
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
(«Евгений Онегин».)
Верно подмечено, что иностранцев часто узнают по слишком правильной речи. Что же касается художественной речи, то, как тонко заметил известный французский стилист Шарль Балли, она «почти всегда в какой-то мере отклоняется от нормы «хорошего слога» (Французская стилистика. Рус. пер. М., 1961, с. 219).
Однако каковы же могут быть границы таких отклонений? Так ли уж свободен художник от законов языка? Все ли дозволено ему и в какой мере эта «дозволенность» целесообразна в общественно-эстетическом отношении?
Эти вопросы правомерно ставят современные лингвисты перед современной литературой. И не случайно. Авторитет писателей, которые, по словам Л. В. Щербы, обладают «в максимальной степени оценочным чувством языка», играет основную, решающую роль в утверждении и укреплении норм литературного языка. Литература в глазах общества стала законодательницей речевого поведения. Поэтому столь велика ответственность писателя и перед современностью, и перед будущим.
Творчество классиков русской литературы Гоголя, Тургенева, Достоевского, Л, Толстого, Чехова и других в разной степени соответствовало нормам литературного языка своего времени (ближе других к общепринятой норме были, пожалуй, Тургенев и Чехов). Но никто из них не ставил задачи сознательного расшатывания норм литературного языка. Наоборот, нормированный, общелитературный язык создает в их произведениях, тот необходимый фон, ту основу, на которой можно было индивидуализировать речь персонажей, добиваясь высшей художественной правды. Соблюдать нормы литературного языка вовсе не значит сковывать себя условным кодексом «языковых приличий».-Нормы литературного языка — это и не прокрустово ложе, и не, аракчеевские казармы, как их окрестили некоторые современные нам приверженцы писательской вольницы.
Очевидно, что для литературного языка губительны как унылая стандартизация, так и речевая анархия. Норма как осознанная необходимость внутренне присуща творчеству большого художника. Никто не свободен от дисциплины языка. Трудно согласиться с требованиями некоторых писателей узаконить их право на мнимую свободу и безоглядное нарушение норм литературного языка. Так, поэт Евгений Винокуров считает-, что «хороший язык... это не дисциплинированный, а язык богатый». Это неправомерное противопоставление. Современная наука о русском языке освобождена от педантизма и слепого «грамматоедства». Ныне ни один языковед не требует от писателя причесанных фраз, обкатанных конструкций. Но освежить язык, создать эстетически полноценный образ, найти неожиданную и смелую цепь ассоциаций можно и без нарушения дисциплины литературной речи. Вспомним хотя бы творчество Чехова. Поистине незабвенными оказались слова А. П. Сумарокова из «Эпистолы о русском языке»:
Не нужно, чтобы всем над рифмами потеть,
А правильно писать потребно всем уметь...
Художественная литература — это не, только идеологическое оружие, но и средство эстетического воспитания. К сожалению, вот что мы встречаем у некоторых современных поэтов: у Л. Кондырева: с кувшином (вместо с кувшйном), у С. Острового: твоих окон (вместо окон).
у Ю. Друниной: странны (вместо странны), у Л. Хаустова: надолго (вместо надолго), у Г. Серебрякова: возданы (вместо возданы) и т. п. А. Филатов пишет: В сиреневой рубашке-апаше; у В. Аксенова встретилось сочетание булка черного хлеба; у М. Матусовского зафиксировано неоправданное применение формы наречия заутро (вместо заутра); Л. Мартынов пишет: превознемогая робость (вместо превозмогая)-, даже такой мастер, как Ф. Гладков, употребляет форму акваторий вместо акватория. Подобных примеров в современной литературе множество. Но главная опасность кроется даже не в этих ошибочных употреблениях. Находятся защитники подобных «поэтических вольностей», которые приписывают им особую выразительность и образность речи. «Но как бы ни был индивидуален талантливый писатель, — говорил, подводя итоги дискуссии о языке, директор Института русского языка АН СССР, член-корреспондент Ф. П. Филин, — он не стоит вне закономерностей развития языка, не может обращаться с ним волюнтаристически, при условии серьезного отношения к искусству» («Лит. газ.», 1976, 15 декабря).
Речь писателя, поэта сейчас ставят в пример, ей следует, подражает наш читатель, и поэтому неоправданные, немотивированные, иногда грубые нарушения общепринятой, узаконенной литературной нормы — непростительны.
Итак, современный русский литературный язык, ставший одним из мировых языков, обладает богатейшим лексическим фондом, упорядоченным грамматическим строем и разветвленной системой стилей. На нынешнем этапе развития он противостоит не постепенно исчезающим территориальным диалектам, а ненормированной речи и устарелым фактам словоупотребления. За время, отделяющее нас от эпохи Пушкина, в нормах русского литературного языка произошли существенные изменения. Однако это не разрушило его связи с богатой культурной традицией. Поэтому было бы ошибочным искусственно ограничивать современный русский литературный язык только фактами живой речи и произведениями советских писателей. Хорошо об этом сказал Л. В. Щерба: «Литературный язык тем совершеннее, чем богаче и шире его сокровищница, т. е. чем больший круг литературных произведений читается в данном обществе.
Из того, что в основе всякого литературного языка лежит богатство всей еще читаемой литературы, вовсе не следует, что литературный язык не меняется. Пушкин для нас еще, конечно, вполне жив: почти ничто в его языке нас не шокирует. И однако было бы смешно думать, что сейчас можно писать в смысле языка вполне по-пушкински» (Щерба Л. В. Литературный язык и пути его развития. — Избр. работы по русскому языку. М., 1957, с. 134 — 135). В русский литературный язык наших дней входят, конечно, и образцы классической литературы XIX в., однако нормативная оценка фактов языка прошлого столетия должна производиться с позиции современности.
Дополнительная литература
Будагов Р. А. Литературные языки и языковые стили. М., «Высшая школа», 1967.
Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., Гослитиздат, 1959.
Виноградов В. В. О теории художественной речщ. М.; «Высшая школа», 1971.
Вопросы социальной лингвистики. Л., «Наука», 1969.
Горбачевич К. С. Изменение норм русского литературного языка. Л., «Просвещение», 1971.
Горшков А. И. История русского литературного языка. М., «Высшая школа», 1969.
Ильинская И. С. О богатстве русского языка. М., Изд-во АН СССР, 1963.
Костомаров В. Г. Культура речи и стиль. М., Изд-во АОН при ЦК КПСС, 1960.
Костомаров В. Г. Русский язык среди других языков мира. М., «Просвещение», 1975.
Люстрова 3. Н., Скворцов Л. И., Д е р я г и и В. Я- Беседы о русском языке. М., «Знание», 1976.
Обнорский С. П. Пушкин и нормы русского литературного языка. — Избранные работы по русскому языку. М., Учпедгиз, 1960.
Поливанов Е. Д. Избранные работы. Статьи по общему языкознанию. М., «Наука», 1968, с. 75 — 89, 187 — 224.
Русский язык в современном мире. Под ред. Ф. П. Филина, В. Г. Костомарова, Л. И. Скворцова. М., «Наука», 1974.
Глава вторая
ПРИРОДА НОРМ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Еще полстолетия назад термин «норма» применительно к языку был малоупотребителен. Сейчас он прочно вошел не только в научный, но и в педагогический обиход. Хотя теперь уже мало кто усматривает в языковой норме фикцию или искусственную абстракцию (как об этом писал один из основоположников западного структурализма датский лингвист Л. Ельмслев), ее сложная и диалектически противоречивая природа раскрыта далеко не полностью. У неспециалистов в основе рассуждений о норме, выполняющей роль своеобразного языкового фильтра и являющейся как бы «паспортом грамотности», обычно лежит непосредственное чувство — одобрение или недовольство (даже возмущение), но весьма редко осмысленная теория. Огорчительно, что и среди языковедов еще бытуют упрощенно релятивистские или условно-правовые взгляды на характер языковых норм. Впрочем, здесь имеются трудности и объективного порядка, так как проблема общеязыковой нормы во многих случаях тесно переплетается не только с конкретными задачами функциональной стилистики, но и с изучением жанрово-контекстуального применения устаревающих или возникающих вариантов в языке писателя.
ДИНАМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ НОРМЫ
В прошлом норма литературного языка часто рассматривалась как некое статическое понятие. Для этого существовали известные основания. Обычно говорят, что литературный язык соединяет поколения, и поэтому его нормы, обеспечивающие преемственность культурно языковых традиций, должны быть максимально устойчивыми, стабильными. Французская Академия при создании в XVII в. нормативного словаря ставила перед собой задачу упорядочить язык «раз и навсегда». Представление о незыблемости норм было свойственно многим ученым и в других странах. Это, конечно, имело психологическую основу. Во-первых, язык в целом изменяется медленно, постепенно. Для существенных, ощутимых сдвигов, как правило, недостаточно жизни одного поколения. Незаметное развитие языка иногда образно сравнивают со зрительно невоспринимаемым движением часовой стрелки. Уже одно это создает иллюзию неизменяемости языка. Во-вторых, все новое, непривычное, входящее в речевую практику, нарушает автоматизм пользования языком, несет за собой временное неудобство, и поэтому, естественно, вызывает оборонительную реакцию.
Впрочем, передовые мыслители уже давно понимали неизбежность и даже оправданность языковых преобразований. «Жалким ослеплением и смешным заблуждением» называл Белинский поведение тех, кто любое новшество оценивал как искажение и порчу языка, непомерную же похвалу ветхим словам и оборотам Чернышевский окрестил «литературным староверством». Естественнонаучная философия стала рассматривать язык как живой организм, в котором непрерывно отмирает одно и нарождается другое. Оборонительная реакция постепенно угасает, и то, что сначала казалось разрушительным для языка и вызывало гневное осуждение, впоследствии нередко оказывается необходимым и даже благодетельным. Известный русский ученый XIX в. Я. К. Грот так, например, характеризовал процесс освоения новообразований: «Вначале слово допускается очень немногими; другие его дичатся, смотрят недоверчиво, как на незнакомца... Мало-помалу к нему привыкают, и новизна его забывается: следующее поколение уже застает его в ходу и вполне усваивает его» (Народный и литературный язык. — «Филологические разыскания», т. II. Спб., 1899, с. 17).
Современное языкознание освободилось от догматического представления о незыблемости норм литературной речи. Норма отражает поступательное развитие языка, хотя ее и не следует механически выводить из языковой эволюции. Динамическая теория нормы, опираясь на требование «гибкой стабильности», совмещает в себе и учет продуктивных и не зависящих от нашей воли тенденций развития языка, и бережное отношение к капиталу унаследованных литературно-традиционных речевых навыков.
В работах Л. В. Щербы, Г. О. Винокура и других известных советских языковедов была развенчана программа идеологического и вкусового пуризма, который, как метко заметил Г. О. Винокур, «хочет только того, чтобы правнуки непременно говорили так, как в старые и лучшие годы говаривали прадеды» (Проблема культуры речи. — «Русский язык в советской школе», 1929, № 5; с. 91). Наука о русском языке уже распрощалась с тенями прошлого и не цепляется за мертвые формы выражения. Но при определенных исторических условиях пуризм играл и положительную роль. Она отчетливо проявилась, например, в борьбе за национальную культуру, против необоснованного внедрения в язык заимствованных слов, Спор с пуристами полезен и для тех не в меру ретивы языковедов-нормализаторов, которые, по меткому выражению Салтыкова-Щедрина, идут «впереди прогресса». Это особенно важно в настоящее время, когда, как пишет Ф. П. Филин, «нам больше грозит не гипертрофия оглядки назад», а легкомысленное отношение к литературно языковым традициям и языковой преемственности» (Об изучении общественных функций языка, — «Изв. АН СССР. Серия лит. и яз.», 1968, т. XXVII, вып. 4, с. 285).
ВАРИАНТНОСТЬ И НОРМА
Верно подмечено, что в обычной жизни люди сталкиваются с лингвистическими проблемами всякий раз, когда имеются вариантные способы выражения. Колебания при выборе более правильной или более уместной языковой формы знакомы всем.
Действительно, сосуществование параллельных, или, как теперь принято говорить, вариантных, форм — распространенное явление живого литературного языка. Приведем некоторые примеры тех случаев, когда к специалистам обращаются с вопросом: «Как правильно сказать: творог или творог, пётля или петля, индустрия или индустрия, жёлчь или желчь, булочная или було[шн]ая, инструкторы или инструктора, в отпуске или отпуску, торжествен или торжественен, спазма или спазм, сосредоточивать или сосредотачивать, национализировать или национализировать, туристский или туристический, согласно приказу или приказа, исполненный отвагой или отваги, ждать поезда или поезд и т. п.?»
Многие считают, что наличие подобных дублетов является несовершенством, болезнью языка, и обвиняют языковедов в чрезмерной терпимости и даже в губительном попустительстве. Общественность нередко призывает ученых принять решительные меры (в виде декрета!) для искоренения вариантности.
Однако такие суждения глубоко ошибочны, а призывы радикалистов устранить колебания декретом сверху неосуществимы. Дело в том, что варьирование формы — это объективное и неизбежное следствие языковой эволюции. Язык же развивается и совершенствуется медленно, постепенно. Недаром существует парадокс: «Язык изменяется, оставаясь самим собой». В этом смысле наличие вариантности, т. е. стадии сосуществования старого и нового качества, не только не вредно, но даже полезно, целесообразно. Варианты как бы помогают нам привыкнуть к новой форме, делают сдвиг нормы менее ощутимым и болезненным. Например, в XVIII — XIX вв. нормой было ударение токарь. Колебания (токарь и токарь) начались в конце прошлого столетия и продолжались до 20 — 30-х гг. (в Словаре Ушакова ударение токарь характеризуется как устарелое). Теперь уже мало кто и помнит о старой акцентологической норме (все говорят токарь), но еще можно встретить варианты: бондарь и бондарь (новое ударение бондарь впервые зафиксировано в Словаре Академии 1895 г.).
Но, помимо того, что варианты как бы поддерживают преемственность речевых навыков и избавляют нас от слишком крутых поворотов в истории языка, многие из них вовсе не тождественны и уже поэтому не могут рассматриваться как избыточные, как балласт нашей речи. Напротив, присущая вариантам особая функциональная нагрузка превращает их в важное стилистическое средство литературного языка, которое, наряду с синонимикой, способствует уточнению мысли. Например, преподаватели средних школ называют себя учителя, но, когда речь идет об основоположниках какого-либо учения (например, о классиках марксизма-ленинизма), обычно, употребляют вариант учители. В строго официальной речи говорят и пишут в отпуске, в цехе, в непринужденной же беседе допустимы формы в отпуску, в цеху.
В процессе развития литературного языка количество и качество вариантов не остается постоянным. Варьирование формы — неизбежное следствие-языковой эволюции, по вовсе не постоянное, так сказать, перманентное свойство конкретных языковых единиц. Колебание продолжается более или менее длительный период, после чего варианты либо расходятся в значениях, приобретая статус самостоятельных слов (например, невежа и невежда, в прошлом необразованного человека можно бьь ло назвать и невежей; ср. у Крылова: Невежи судят точно так: В чем толку не поймут, то все у них пустяк), либо продуктивный вариант полностью вытесняет своего конкурента (так случилось, например, с упоминавшимися выше вариантами токарь и токарь).
В целом для истории русского литературного языка характерно некоторое сокращение количества вариантов, что объясняется многими причинами (подробно они рассматриваются в соответствующих главах книги). Здесь же упомянем только основные — это ослабление влияния территориальных диалектов и «мод-.. ных» иностранных языков, усиление роли письменной формы речи и сознательной унификации в области орфографии и орфоэпии. Важно отметить, что произошло и качественное изменение в соотношении вариантов: многие параллельные формы, применявшиеся ранее безразлично, как полные дублеты, получили функциональную специализацию. Преобразование полных, избыточных вариантов в неполные, отличающиеся друг от друга со стилистической или иной стороны, является ярким показателем совершенствования русского литературного языка.
Таким образом, сосуществование многочисленных вариантных форм на всех языковых уровнях (акцентологическом, морфологическом и т. д.) — неоспоримый факт современного русского литературного языка. Из-за наличия вариантов и необходимости выбора, в сущности, н возникает острая проблема нормы. И решать ее путем искусственного устранения, точнее умалчивания, той формы, которая представляется менее значимой (правильной или эстетически приемлемой), можно лишь на начальной стадии обучения языку. Более же глубокое освоение родной речи не мыслится без анализа и характеристики реально существующих вариантов литературной нормы. В современной науке стал общепризнанным тезис Л. В. Щербы о том, что «очень часто норма допускает два способа выражения, считая оба правильными» (Опыт общей теории лексикографии. — «Изв. АН СССР» 1940, № 3, с. 97). В том же духе высказывался и выдающийся советский языковед Е. С. Истрина: «Иногда даже приходится признать нормой самое наличие двух вариантов» (Нормы русского литературного языка и культура речи. М. — Л., 1948, с. 5).
ПОИСКИ КРИТЕРИЕВ ПРАВИЛЬНОЙ РЕЧИ
Известно, что наряду с вариантами, допускаемыми нормами литературного языка, существует и множество отклонений от нормы, как принято говорить, речевых ошибок. Причем в большинстве случаев такие отступления не случайны, а обусловлены либо непоследовательностями и противоречиями во внутренней системе литературного языка, либо воздействием внешних факторов (территориальных или социальных диалектов и т. д.). В 1929 г. швейцарский ученый Анри Фрей в составленной им «Грамматике ошибок» справедливо отметил, что многие ошибки, в сущности, закономерны и подсказываются аналогией или другими системными проявлениями живого языка.
Таким образом, и добрые всходы, и сорные травы произрастают на одном и том же поле. Каждый нормализатор-практик (в том числе и учитель русского языка) поставлен перед труднейшим вопросом: как отделить продуктивные и полезные новообразования от речевых ошибок, если причины появления и тех и других иногда совпадают? Где критерии разграничения правильного и неправильного?
Некоторые исследователи полагают, что основным признаком правильной речи служит сама устойчивость, стабильность языковой формы. Однако, как это уже следует из признания динамической теории нормы, данный критерий не является надежным. Хотя в целом язык (а за ним и норма) действительно изменяется медленно, постепенно, есть немало случаев резкого сдвига нормы, совершающегося при жизни одного поколения. Например, в Словаре Ушакова еще рекомендовалось произношение беспроволочный телеграф-, нормой ударения в родительном падеже считалось: пруда, блиндажа, метража. Сейчас такое употребление признается ненормативным. В то же время признаком устойчивости могут обладать и речевые ошибки. Так, встречающееся и сейчас ударение портфель отмечено еще в 1842 г., ударение документ — в 1885 г.
Было бы также опрометчиво целиком опираться лишь на степень употребляемости, распространенности той или иной языковой формы. Конечно, количественные показатели весьма существенны при анализе языка и нормативной оценке. Особенно ценными представляются результаты подлинно массовых социолингвистических обследований. Но нельзя абсолютировать формально-числовые данные, полагаться при установлении нормы только на статистику. В ряде случаев, как подчеркивает Ф. П. Филин, решающими оказываются не количественные, а культурно-исторические факторы. Ударение квартал, например, является весьма распространенным (статистически, возможно, и преобладающим). Однако литературная норма оберегает традиционный вариант квартал (подробнее об ударении в этом слове см. с. 106 — 107).
Кроме того, статистика применительно к языкознанию еще не нашла строгой методики в выборе исчисляемых объектов. В этом случае, по выражению видного советского языковеда Р. А. Будагова, «статистика превращается в элементарно неточную науку». Поэтому у французских писателей братьев Гонкур в свое время были основания, правда по другому поводу, записать в дневнике: «Статистика — это самая главная из неточных наук». Скептическое отношение к якобы универсальной и главенствующей роли математики — царицы наук — высказывал известный советский кораблестроитель и математик А. Н. Крылов. Он любил повторять слова естествоиспытателя Томаса Гекели: «Математика, подобно жернову, перемалывает то, что в него засыпают, и как, засыпав лебеду, вы не получите пшеничной муки, так, исписав целые страницы формулами, вы не получите истины из ложных предпосылок». Поучительны в этом
смысле и слова известного советского математика Н. Н. Моисеева: «Сегодня мы, математики... отлично понимаем, что лишь небольшая часть проблем, стоящих перед человечеством, поддается математической формализации и описанию на языке математики. И это не следствие слабости математики. Эта ситуация отражает тот факт, что человек познает истину не только с помощью чисто логических процедур» («Лит. газ.», 1973, 1 янв.).
Для советского языкознания неприемлемы эстетические и прагматические теории, провозглашенные некоторыми зарубежными лингвистами. Так, согласно лингвистической концепции профессора романской филологии в Мюнхенском университете К. Фосслера, главным признаком правильной речи служит «чувство вкуса», индивидуальная интуиция. Но еще в 1911 г. русский языковед В. И. Чернышев справедливо писал: «Стилистические мерки и вкусы существуют для известного времени и меняются так же, как меняется язык» (Правильность и чистота русской речи. — Избранные труды, т. I. М., 1970, с. 444).
Нет нужды доказывать, что интуиция и. субъективное ощущение (чувство вкуса) — весьма ненадежные советчики при нормативных оценках общеязыковых явлений. Нельзя согласиться и с прагматической теорией, предложенной другим немецким языковедом — Г. Клаусом, который в кндге «Сила слова» высказывает мысль о том, что нормы языка лишены всякой ценности с точки зрения истины (а следовательно, и не нуждаются в научно-историческом осмыслении).
Суждения об условной (законодательно-этической), а не объективной природе языковых норм разделяются и некоторыми исследователями русского языка. Конечно, представленные в виде своеобразного кодекса (в словаре, грамматике и т. п.) нормы языка чем-то напоминают правовые нормы (характер закона, например, имеют орфографические нормы, нарушение которых влечет за собой даже определенные социальные санкции). Однако отождествлять нормы языка и нормы права было бы ошибочным. Языковые нормы, особенно нормы такого развитого литературного языка, как русский язык, — это явление более сложное и многоаспектное, отражающее и общественно-эстетические взгляды на слово, и внутренние, независимые от вкуса и желания говорящих закономерности языковой системы в ее непрерывном развитии и совершенствовании.
Соотношение нормы и системы языка стало особенно привлекать научное внимание после работ известного зарубежного лингвиста Э. Косериу (Синхрония, диахрония и история. — В кн.: Новое в лингвистике, вып. III. М.,. 1963, и др.). Согласно этой теории, система охватывает «идеальные формы реализации определенного языка, то есть технику и эталоны для соответствующей языковой деятельности» и как бы отвечает на вопрос, как можно сказать, используя потенциальные возможности данного языка. Действительно, знание системы позволяет судить о языковом новшестве научно, объективно, рассматривая его как реализацию определенной возможности, заложенной в системе. К, сожалению, даже такой подход не гарантирует нас от ошибок при разграничении: «норма» — «не норма». Например, в современной устной (особенно профессиональной) речи весьма распространены формы лектора, лекторов (вместо лекторы, лекторов). Система русского литературного языка в самом деле открывает возможность образования форм на -а (-я) у существительных мужского рода, имеющих ударение не на последнем слоге (ср.: доктор — доктора, директор — директора). Таким образом, с точки зрения системы форма лектора правильна, однако она еще никак не может быть признана нормативной.
Широкой популярностью среди исследователей пользуется критерий нормы, предложенный в 1948 г. Е. С. Истриной: «Норма определяется степенью употребления при условии авторитетности источников» (Нормы..., с. 19). Действительно, ссылка на литературные примеры — обычный прием для доказательства правильности того или иного выражения. Картотеки цитат из классической и советской литературы составляют естественную и наиболее надежную базу современных нормативных словарей. Конечно, при анализе текстов необходимо учитывать и развитие языка, и мотивированные художественным замыслом отступления от общелитературных норм, и возможность небрежного, невнимательного отношения или ошибок диалектного характера, которые встречаются даже у авторитетных писателей и поэтов (ср. у Твардовского: с подвезенным зерном вм. подвезенным; у Грибачева: завклуб вм. завклубом; у Т. Тэсс: командировочный инженер вм. командированный; у А. Гусева: яблоней вм. яблонь и т. п.).
Авторитет источника, таким образом, может оказать и плохую услугу при нормализации речи. Поэтому для установления нормы на основе наблюдений над текстами художественной литературы необходимо, с одной стороны, привлечение широкого и разнообразного по жанрам круга источников, а с другой стороны, критическое отношение к тексту и строгое разграничение собственно авторской речи и имитации языка персонажей.
Заслуживает внимания принцип целесообразности, выдвигаемый в качестве основного критерия языковой нормы. Собственно говоря, такой подход к языку далеко не нов и обозначился еще у философов-материалистов XVIII — XIX вв. Например, Д. И. Писарев так понимал «красоту языка»: «По нашим теперешним понятиям красота языка заключается единственно в его ясности и выразительности, то есть исключительно в тех качествах, которые ускоряют и облегчают переход мысли из головы писателя в голову читателя» («Реалисты»), Принцип целесообразности выводит понятие «норма» из узкой сферы системных соотношений внутри языка или исканий расплывчатых художественных идеалов в области практической речевой деятельности и соотношения языка и мышления, языка и действительности. Такой подход к норме представляется весьма заманчивым, так как высшая цель совершенствования языка (и его норм) — это, действительно, сделать язык наиболее удобным, наиболее эффективным средством общения между людьми.
Существенно, однако, подчеркнуть, что сам принцип целесообразности рассматривается по-разному. С одной стороны, это целесообразность, эффективность той или иной языковой формы для понимания высказывания вообще, а с другой — ее пригодность, оправданность в данной, конкретной речевой ситуации. Вторая, ситуативная трактовка нормы была наиболее отчетливо сформулирована видными советскими языковедами В. Г. Костомаровым и А. А. Леонтьевым («Вопросы языкознания», 1966, № 5). Авторы писали: «... самое норму следует, видимо, рассматривать не как нечто изолированное, а как систему норм, варьирующихся от случая к случаю» (с. 8). Очевидно, что при таком функционально-стилистическом подходе («от случая к случаю») имеются в виду нормы речи, а не нормы общелитературного языка.
Если же ставить задачу отыскания именно норм языка, отвлекаясь от частных, не поддающихся исчислению информационных заданий, то необходимо обратиться к принципу целесообразности в его более общем толковании. В самом упрощенном и обобщенном виде он может быть выражен так: целесообразно, а следовательно, и правильно то, что способствует пониманию высказывания; наоборот, нецелесообразно, а следовательно, и неправильно то, что мешает ясности выражения или что трудно произнести или запомнить. В этом аспекте целесообразность предстает уже не как ситуативно речевая, а как структурно-языковая предпочтительность данного варианта, данного способа выражения, что в известной мере связано с общим направлением в развитии языка. Такой подход обеспечивает органическую связь нормы с эволюционирующей системой языка, которая перестраивается вследствие преодоления противоречия между изменяющимися потребностями общения и наличными средствами и техникой языка.
УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА ПО РУССКОМУ ЯЗЫКУ ДЛЯ УЧИТЕЛЕЙ
★Все➙ Для Учителей, Автор - Горбачевич К.С., Нормы русского языка, Русский язык - Для Учителей